Луи Арагон - Орельен. Том 2

— Жанетта! — горестно выдохнул он, сестра посмотрела на него — и все поняла. У нее был такой же рот, как у сына, рот странного рисунка. Дядю повели наверх к покойнику. Лучше будет, если мать не увидит его сейчас — лучше потом. Она пожелала пойти вместе с братом.

Орельен, Мэри, чета Менестрелей остались одни.

— Благоразумнее всего уехать. И так нас уж слишком много, — сказал Менестрель. Его взбесило дурацкое обвинение матери Поля. Госпожа Менестрель, наоборот, требовала, чтобы они остались, ей хотелось узнать от врача все подробности. Она потихоньку плакала… Если бы они могли предупредить Фредерика… Ему, конечно, было бы приятно в последний раз поглядеть на своего друга. Менестрель сказал, что ничего этого не нужно, ни к чему это. Мэри бессильно рухнула на стул. Орельен, прижавшись лбом к оконному стеклу, вглядывался во мрак.

Вернулся вместе с врачом дядя. Теперь он уже говорил тоном допрашивающего. Необходимо выяснить все обстоятельства дела. Ах, значит, вот этот господин был с Полем? Подозрения семьи покойного пали на Лертилуа. Орельен отвечал уклончиво. К чему поддерживать этот бред, ибо дело могло принять именно бредовой характер. Возвращение в дежурку матери покойного еще больше накалило атмосферу. Ей хотелось увезти отсюда своего маленького, нельзя же оставлять его здесь, в этой ужасной больнице, в этом печальном, таком печальном месте. Увезти его домой, где горели бы свечи, где перед гробом, убранным цветами, проходили бы шеренгой друзья и можно было бы тихонько выплакать свое горе в четырех стенах. Но ей отказали в просьбе. Полиция не разрешает. Необходимо дождаться следующего дня, проделать все полагающиеся формальности. Ведь тут убийство. Какое убийство? Значит, это не просто несчастный случай? Трагическим движением мать обернулась, по очереди оглядела всех присутствующих, ища взглядом убийцу.

Госпожа Менестрель, дрожа всем телом, но с блестящими сухими глазами, в каком-то порыве подошла к несчастной матери и, схватив ее за обе руки, попыталась объяснить ей:

— Ваш сын, мадам, пал смертью героя… Он защищал негров…

Защищал негров? Госпожа Дени чуть с ума не сошла от этой вести.

Посетителей довольно вежливо, но настойчиво выпроводили вон из дежурки. Очутившись на улице, группка людей с минуту постояла в смятении чувств, потом распалась. Мать обернулась, поглядела на больничные стены, на огромный узкий и высокий свод над входом, на окна, за одним из которых лежало тело оставленного всеми ее сына… Ее голос, прерываемый рыданиями, еще слышался во мраке, но господин Бедарид в своем непромокаемом плаще повел сестру к красному такси, шедшему из предместья и затормозившему по его знаку; оставшиеся проводили взглядом машину, удалявшуюся по авеню Фридланд. Менестрель пожал плечами.

— Недаром Дени не любил рассказывать о своем семействе!

Все четверо направились к стоянке таксомоторов. Орельен решил проводить Мэри, чета Менестрелей пошла пешком на Монмартр.

— Как, по-твоему, — спросила госпожа Менестрель мужа, — знает Фредерик адрес той женщины? Надо бы ее предупредить…

Менестрель молча пожал плечами…

На следующий день Лертилуа вызвали в полицию для дачи показаний. Впрочем, все оказалось менее сложно, чем он думал. Все обошлось вполне корректно. Но вечерние газеты раздули дело. В отличие от утренних выпусков, где убийству Поля отвели всего две строки. В вечерних выпусках подробно рассказывалось о происшествии на площади Бланш, поместили даже добытый у кого-то портрет Поля Дени, упомянули о группе Менестреля. Ничего, скоро все само собой забудется. Назавтра «Пти паризьен» в своем дневном выпуске преподнес происшествие на площади Бланш как сенсацию; еще несколько строк на ту же тему промелькнуло в «Энтрансижан» — вечерний выпуск — внизу полосы. А еще через день о смерти Дени рассказывали уже как о давней истории, говорили относительно инцидента между американскими матросами и неграми с Монмартра, не особенно углубляясь в суть дела. Не хотели раздражать американское посольство.

Похороны. Не скоро изгладятся из памяти Орельена эти похороны. Он считал себя обязанным пойти. Аньер… жара… истерические рыдания женщин в черных вуалях, окруживших мать… родственники мужского пола… и еще человек сорок знакомых Дени… Орельену казалось, что он голый среди одетых особ. Странное ощущение. Это шумное, болтливое, хныкающее стадо. Напрасно он искал Менестреля: вся «группа» отсутствовала в полном составе, даже Фредерик, ибо из принципа они были против похорон. И не так уж они оказались неправы. Бросив на гроб традиционную лопату земли, Орельен раскланялся с госпожой Дени и ее спутниками, выстроившимися у ворот кладбища, и хотел было идти, но господин Бедарид шагнул к нему, переломился надвое, как сухое дерево, и прошептал сквозь свои пышные усы:

— Сердечно благодарю вас, мосье Лертилуа, за то, что вы пришли… Моя несчастная сестра весьма польщена…

Позади Орельена шла чета американцев, которых никто из присутствующих не знал, — он без шляпы, с широким грустным лицом, она — маленькая, остроносенькая; оба прошествовали со смущенным видом, ни с кем не поздоровавшись за руку. Супругов Мэрфи раздирали противоречивые чувства: они искренне скорбели о покойном друге, но не могли опомниться от удивления, в которое их поверг уныло-зловещий дух французского мещанства.

Эдмон тут же прискакал за новостями к Мэри. Бедняжка, хотя Поль ее давно бросил… Она была в ужасном, именно в ужасном состоянии. У нее буквально все из рук валилось. Она разбила даже свою любимую опаловую чашу.

— Я скажу Розе, чтобы она к вам зашла…

— Нет, не надо! Я очень люблю Розу, но… в известных обстоятельствах… У Розы доброе сердце, но она меня раздражает. Естественно, вы… В такую минуту театральные представления — это не то, что мне нужно!

До чего же она несправедлива! У Розы столько такта. И хотя они говорили о Розе, дело тут было не в ней. Эдмон ни за какие блага мира не упомянул бы имя своей двоюродной сестры. Но первой начала Мэри, ее вдруг прорвало:

— Она его убила, Эдмон, это она его убила!

Госпожа де Персеваль люто ненавидела Беренику. Будто тут дело в неграх! Она ведь говорила с Лертилуа. Он ей передал последние слова Поля: «Я убью себя». Итак, он покончил с собой. Из-за этой женщины. И не в ревности тут дело! Она его убила, вот и все.

Барбентану хотелось облегчить свою совесть, и он решил с пристрастием допросить Орельена. Но поймать его оказалось не так-то легко: телефон не отвечал или был занят, все время занят: должно быть, Орельен просто снимал трубку. Когда же на следующий день Эдмон позвонил ему пораньше утром, надеясь застать в постели, тот, как пес, что-то злобно прорычал в ответ, и выудить из него ничего не удалось. Просто несчастный случай, мальчишеский нелепый порыв. Нет, мадам Морель он ничего не хочет передать, ничего. Орельен подумал, что Береника была бы чертовски рада: ведь Поль Дени убил себя из-за нее. Вот вам, получайте абсолют в любви! Ну ее совсем, эту подлую жизнь!