Марианна Гончарова - Чёрная кошка в оранжевых листьях

Главное, что я написала обещанные тексты.

(Пусть судит редактор, было это вдохновение, подаренное окариной, или вульгарный приступ графомании.)

И теперь я ее боюсь…

Дождь лил с такой яростью, как будто стремился смыть город навсегда. Это был тот случай, о котором англичане говорят: «Дождь льет из кошек и собак».

С неба на землю вместе с дождем падали собаки и коты разных пород, мастей, размеров и возраста. Толстый боксер шлепнулся на асфальт и с визгом скрылся в подворотне. Два пуделя с потрясенным видом плыли в потоке воды прямо по центру улицы. Вдоль дороги бежал озабоченный и печальный клоун в намокшем красном парике и пытался выловить пудельков из воды. Котята гроздьями валились с неба на землю, их подбирали жители города и уносили по домам. Заводчик английских кокер-спаниелей подставил большое ведро под ливневую трубу на углу своего дома и не успевал выбирать оттуда орущих щенят с молочными сизыми глазами. Рядом уже стояли желающие получить малышей в хорошие руки. Немецких овчарок, мокрых и ошарашенных, повзводно уводили кинологи-инструктора, то ли милиционеры, то ли пограничники. Пожилая маленькая дама под дырявым зонтом прижимала к груди только что упавшую ей прямо на руки изумительной прелести французскую болонку с растерянным лицом и заколотой бантиком челкой.

Разобрали и пристроили всех, кто вывалился с этим дождем из собачьего и кошачьего рая. Всех, кроме одного.

Именно так, по крайней мере, объяснили мои дети, сбрасывая в прихожей мокрые кроссовки и куртки, когда притащили этого одного, дрожащего, мокрого, лохматого, с толстыми лапами, теплым шелковым пузом, нежными локонами в ушах, колкими усами и отменным аппетитом. Именно так и объяснили…

Говорят, что в сельской местности с дождем выпали кролики, гуси, семь поросят и один страус. Но это по ошибке, это уже экология. Вон, в Непале летом снег выпал. Так что, если у нас — страус, это еще ничего.

А назавтра метеорологи обещают дождь для VIP-персон — будут падать элитные шарпеи, мастифы, золотые ретриверы, сфинксы, котята мэнской породы, левретки и другие домашние животные с паспортами и хорошей родословной.

Боженька укладывается спать. Одно облачко — под голову хорошо взобьет, на другое, побольше, ложится, третьим укрывается. Только задремлет, подложив себе под щеку ладошки, тут кто-то громко вздохнет:

— О Госсссподи…

Он вскакивает, борода всклокочена, сам помятый:

— А?! Шо?! Кто это?! Чево нада?! Ну чево ж ты ревешь-то, а?! Ну спи, спи! Спа-а-ать.

Ну, она и засыпает. И не понимает, почему вдруг. Не спала — не спала, а тут раз — и уснула спокойно. Потом говорит, мол, устала, наверное, от бессонницы.

А это Боженька. Он еще посидит рядом, тихий, невидимый, босой, лохматый, ссутуленный, рубаху свою на коленки натянул, по голове погладит непутевую, отойдет на цыпочках, оглянется еще осторожно — спит дурочка, и опять к себе на облака. Уляжется, покряхтит устало, зевнет сладко, эх, рассвет скоро, поспать не дадут. Ох, люди, люди…

— Как-то еще в советские времена, — рассказывает N, он тогда был заведующим облоно, — раздали директорам школ анкеты с вопросами об организации питания детей в школах. И на вопрос «Проблема, которую вы не можете решить самостоятельно» директор одной из сельских восьмилетних школ ответил: «Мнясо».

N добавил, что многие выпускники этой школы стали выдающимися людьми: деятелями культуры, врачами, учеными, которые сейчас работают в области космических исследований. И они все боготворят своего директора и при малейшей возможности съезжаются в феврале на встречи выпускников в свое село.

День города. Жарко. На лавочке в тени, откуда был обзор на происходящее шоу, вдруг освободилось много места. Многие туда кинулись, но тут же остановились, потому что большая женщина, распихивая всех вокруг себя, побежала туда же с немыслимой для нее скоростью и чуть не придавила расслабленного на жаре, потерявшего бдительность кота, который тоже заметил прохладное место и тоже направился туда в расчете там поваляться. Вспрыгнул уже, но целеустремленная большая женщина, не обращая на него внимания, торжествующе шмякнулась всем весом на скамейку. Кот еле успел сгруппироваться и отскочить, а то хана была бы коту. Он потом сидел в кустах и головой нервно мотал и подергивал, как человек, избежавший катастрофы, мол, ну ничё себе, еще б чуть-чуть — и стал бы гербарием!

Все наблюдавшие болели за кота. А женщина — ничего, мороженое кушала.

Синицын, друг сердечный, сказал о хорошей книге:

— Это для интеллектуальных меньшинств.

Работал коком на разных судах, ходил на китобое, все делает быстро и ловко. Спрашиваю: «А как ты готовишь этот пирог?»

Он начинает обстоятельно:

— Берешь муку, соль и… двадцать лет у плиты.

Вот ведь правда, Фазиль Искандер написал, что жадный человек может быть писаным красавцем, но он не может быть обаятельным. Обаятельна только щедрость.

С. Н. говорит: «Если есть выбор — дать денег или сделать чудо, я делаю чудо».

Вчера встретила С. Ее боится весь город, потому что она пишет анонимки. Друзей у нее нет, только собутыльники.

Я вот думаю: а зачем пишут анонимки? Из чувства справедливости? Ну нет же! Нет и нет. Причин несколько:

Из зависти, чтобы испытать злорадное возмездие, из чувства мести, чтобы укрепиться в превосходстве, чтобы почувствовать себя значительным и даже всесильным, держа судьбу человека на кончике своего пера.

Когда я оканчивала школу, на меня написали анонимку. Я сразу почувствовала себя значительной личностью — нет, ну наконец у меня определилось место во вселенной, — если обо мне написали подметное письмо, значит, я есть! Я выросла. Я личность, и у меня тысяча всяких качеств, которые кому-то нравятся, за что меня собирались наградить золотой медалью на выпускном школьном вечере, а кому-то — нет, кому-то, кто не захотел подписать свою фамилию под письмом, где было написано, что я — хиппи, двоечница, что мои родители собираются в Израиль, и что все тройки в школьном журнале были исправлены на пятерки путем подтирания верхнего хвостика и поворота оного в другую сторону.

На первый же экзамен — сочинение — приехал представитель облоно. С солидным портфелем. Он держал этот портфель так бережно, так нервничал, перекладывая его из руки в руку, так боялся с ним расстаться, что все — мои учителя, наш директор Тамара Васильевна, чтоб дал Бог ей еще много здоровья, моя мама, которая тоже работала в нашей школе, все поняли: она — там. То есть анонимка — в этом вот портфеле.

И все стали на него, то есть на портфель, охотиться. Да-да! Учителя решили: или сейчас, или уже никогда. Потому что анонимное эпистолярное творчество приобрело у нас в школе тотальный характер, и в конце концов, нужно было определить, кто. А как определить? По почерку определить. Ну, или по стилю печатной машинки.