Марианна Гончарова - Чёрная кошка в оранжевых листьях

Лев Алексеевич Бальбир приготовил высокочувствительный фотоаппарат и носил его по школе повсюду с собой в матерчатой сумке. Но проверяющий тягал свой портфель, как будто был к нему пришит. Однако случилось, он потерял бдительность, когда работы были уже собраны и подписаны, и его пригласили отобедать, чем Бог (то есть родители выпускников) послал, он засунул портфель под стол в учительской и пошел мыть руки. Ну смешно же было бы, если бы он потащил портфель в туалет.

Вот тут учителя поставили мою хрупкую интеллигентную маму на шухер, Владимир Иваныч, завуч, открыл портфель, достал оттуда папку, из папки достал еще одну папку, а из той, второй папки, достал анонимку. Говорят, что потом у этого Владимира Иваныча руки так и тряслись до самой пенсии. Все хорошо, и нервы подлечил, и спал уже хорошо, а руки так и дрожали. А мама у двери тихо попискивала — ой, ой, ой, быстрей… ой… быстрее-е-е-е-е-е-е-е-е-ей… И не представляла, что будет делать, если проверяющий явится раньше времени. Словом, нашли анонимку, сфотографировали ее… И всем даже скучно стало после этого… Как выяснилось по очень характерному почерку, анонимку писала одна из учительниц нашей школы. Хорошо, хоть ее в этот день не было, вот был бы номер… А потом все говорили: а я знал, я знал, а я догадывался, я всегда на нее думал.

А мы с мамой на нее никогда не думали. Она к нам в гости приходила. И всегда разговаривала со мной ласковым голосом и нежно приобнимала за плечи…

Ехали к морю, проезжали село Чавульки. Тетя в оранжевом жилете ритмично сильными уверенными взмахами косила траву. Дядька в таком же оранжевом жилете крепко, сладко и бесконтрольно спал в траве, обвив телом столб с надписью «с. Чавульки», поджав коленочки и подложив под щеку молитвенно сложенные ладошки. Женщина аккуратно обкосила вокруг спящего, ювелирно подрезая траву чуть ли не прямо под дядькой.

Поселок Знаменка. Домики с допотопными голубыми ставенками. Сарай-пивная, в дверь и из двери которого снуют дядьки. Надпись над дверью: «Кафе «Париж». Напротив в пожухлой траве на обочине стоит ларек. Вывеска «Dominus». В нем еле помещается беременная девочка лет четырнадцати, торгует сигаретами…

Мама сидела на вечере поэзии. Прекрасная актриса читала стихи сначала по своей программе, а потом ей стали присылать записки, почитайте это или то… И она опять с удовольствием читала. Пришла записка: «Почитайте «Демона» Врубеля».

Никто не засмеялся. Только мама хмыкнула.

Все записки с пожеланиями писала моя мама. А Врубеля прислал кто-то другой…

В зале сидели учителя и старшеклассники.

Линочка залила листья водой с целью развести тину и болото. Тина разрешилась целой стаей инфузорий туфелек. Половину инфузорий сожрал Арсений Петрович, за что получил по ушам. Он вообще с большим интересом относится к Линкиным исследованиям — съедает листики с демонстрационного стеклышка прямо из-под микроскопа. Линка изучает жизнь инфузории, ее стиль жизни, ее предпочтения, питание, интересы, симпатии… Говорит, что это ее новые домашние любимцы…

Н-да. Лина в науке пошла дальше. Даня пригревал на своей щуплой подростковой груди только жуков, крыс и лягушек.

— Твой сын закончит в тюрьме, — строго сказала соседка Элла, когда я приехала из командировки. — Вы совсем не занимаетесь ребенком. Твой ребенок растет, как репейник у дороги. Вчера твой ребенок жестоко избил мальчика и нагрубил тете Дине Самохвалец. Сегодня во дворе все соседи это обсуждают. Твоему ребенку запретят играть с другими детьми. Твой ребенок ступит на неправедный путь, пойдет по наклонной и рано или поздно попадет в колонию для малолетних преступников. И вот тогда-а-а…

Я влетела в школу, где учился мой злоумышленник, постучала в дверь, где было написано «3 А класс» и попросила сына на секунду. И учительница, золотая Светлана Ивановна, которую мой изобретательный ребенок звал Сметана Сметановна за блондинистость, пышность и белокожесть, ласково сказала: «Данилка, а к тебе мама пришла».

Ага, Данилка, думала я, тот еще Данилка, позор семьи моей Данилка.

Ко мне вышел мальчик, меньше самой маленькой девочки в классе, ростом с корзину для бумаг, зеленую такую, у Сметаны под столом, и, выходя из класса, сообщил классу туда, себе за плечо: «А ко мне мамочка пришла в школу, ура!» А потом задрал на меня свою веселую и смышленую мордаху.

У меня хорошее воображение, но я не могла представить, как этот клоп напал на мальчика Рикачевских, выше его на три головы и старше на четыре года, набросился, хорошенько его отметелил и по ходу еще и нагрубил тете Дине, именитой нашей соседке тете Дине.

Тетя Дина Самохвалец — это вообще отдельный цирковой номер. Тетя Дина — это ненастье, это катастрофа. Тетя Дина Самохвалец — это горючий и взрывной гибрид асфальтового катка, который основательно укатывает всех и вся под свои колеса, и сирены гражданской обороны. Есть подозрение, что у нее где-то на животе приделана кнопка. И достаточно малейшего повода, чтобы тетя Дина Самохвалец, порывшись в пуговицах своего необъятного халата, ткнула в нее железным своим указательным пальцем и завелась с полоборота. Когда она орет, собаки прячутся в щели и подвалы, коты прижимают уши, птицы падают с неба замертво, в домах звенят стекла и люстры, а электрики и сантехники нашего ЖКХа моментально писаются от страха.

И мой клоп нагрубил вот этому вот стихийному бедствию?..

Я сказала ему, такому маленькому и такому объективно симпатичному: «Даниил Аркадии, — когда я сержусь, я и сейчас так говорю, — Даниил Аркадии, — сказала я своему потенциальному заключенному, будущему каторжнику, узнику и острожнику (ой, сейчас зареву, так жалко его стало), — есть мужской разговор! Пройдем в сад».

Он весь уже издергался за эти три минуты, пока трусил за мной по коридору, потом по ступенькам в школьный двор, ужас. (Ну я же идиотка тогда была, еще хуже, чем сейчас.) А внутри у него в животе дрожащий заячий хвостик. И на мордочке было все видно, как ему не по себе.

— Рассказывай давай, — усадила я его перед собой, — почему ты отлупасил Рикачевского и нагрубил тете Дине Самохвалец.

Данька виновато взмахнул на меня ресницами, вздохнул глубоко и начал:

— Я… нес… жмелика… на цветочке.

Сколько жить буду, всегда буду помнить, как он это сказал. Он сказал это так, что я поняла, что он нес на цветке, бережно и осторожно, аккуратно ступая, не сводя глаз со своей мохнатой рыжей ноши, он нес на цветке не просто шмеля, а величайшую для себя живую ценность.