Марианна Гончарова - Чёрная кошка в оранжевых листьях

— Щас буду курыть и напиваться! — пригрозил Олексий.

Быстро сориентировались. Баба Мария и ее подружки тайком попросили соседского зятя из Путилы с видеокамерой, чтоб приехал снимать Олексия, мол, вот, приехали продолжать съемки, еще Олексия надо доснять. Что вышивки, подумаешь, вот дядько Олексий — да! Уазинг! Газда!

Народу набежало, соседей, нависли на заборе, опять у этих телебачення! Соседский зять скомандовал:

— Выходьте, панэ! Знимаю!

Во двор неспешно и величаво вышел дядько Олексий, одетый в новенькую вышитую сорочку, под горло завязанную на витой шнур с красными кистями, его волосы мокрые были старательно зализаны назад. Он важно опустился на лавочку, с достоинством сложил руки на коленях и застыл. Даже дыхание затаил, так оцепенел.

— Та ж вы рухайтэсь, пане Олексий. (Мол, двигайтесь.) Цэ ж нэ фотоаппарат, а камэра. Вправо головою, вливо похытайтэ, посмийтеся трошки… — посоветовал оператор.

— Я шо, не знаю, як на телевизор зниматыся, чи шо? Вы мэнэ, панэ, выбачайтэ, алэ йдить вы… — Олексий вежливо, но уверенно назвал конкретный адрес, почти не разжимая рта, и опять застыл, прижавшись спиной к стене хаты.

После короткой съемки Олексий вскочил, прытко вбежал в хату, переоделся в спортивные штаны и драную тельняшку, с азартным бесовским видом подскочил к своей машине и впрыгнул в нее, как американский супермен, напоследок погрозил своей знатной вышивальщице кулаком и крикнул: «Хаты держися!» (То есть будь дома, никуда не ходи.) Машина рванула с места, как дикий кабан. Олексий помчал свой «УАЗ», подскакивая на заднице, иногда вставая, укладываясь набок на крутых виражах. Под агонизирующий рев мотора, постепенно затихая вдали, доносился только виртуозный многоэтажный русский мат. Поехал туристам Говерлу показывать. Самую высокую гору в Карпатах. А там такая высота — прямо сердце заходится…

Встретили как-то Галю. Румянец во всю щеку, зубы как жемчуг, голос звонкий, как ручеек, смех колокольчиком, большая, тугая… Глазищи хитрые…

— Ты куда, Галя?

— Йой!! Та йду забаву подглядывать? Пишлы зи мною!..

Подглядывать забаву — это значит пойти в колыбу, место отдыха пастухов с очагом посредине хаты, — спрятаться и подслушивать. Там собираются старики в определенное время — женщинам в тот день туда вход запрещен. Старики — такие древние, спускаются раз в год с гор, в постолах, с одним зубом во рту, еще те, что в опрышках бегали и летающего змея в горах видели. О, это отдельный рассказ. Кто захочет — все ж захотят, правда? — я потом расскажу. Старики, которым давно за сто лет, да они и счет летам потеряли, а им и неинтересно, они по-другому живут совсем. Ходят сквозь время, дружат с разными потусторонними существами, и никто им не указ, и никто им не брат, и политика, кризис, жизнь наша суетная для них возня насекомых, для этих старцев с резными посохами, крепкими руками и колючими всевидящими глазами.

Меня все время волновал один вопрос — как они договариваются, если живут за сотни километров и из своих хат выходят чуть ли не ночью, а приходят все в одно и то же место одновременно… Загадка.

Вот они собираются, невозмутимые, мудрые, немногословные, в основном взглядами переговариваются, садятся вокруг огня, выпивают, помолчат — и потом начинают резвиться: петь коломыйки, причем высший шик — сочинить на ходу на злобу дня. Слова «импровизация» они не знают, но владеют ею мастерски.

Мы с Галей пробираемся с черного хода со стороны кухни, где Галя работает, и подслушиваем. Тот из стариков, кто запаздывает со своей коломыйкой, угощает горивОчкой. Но не всех — а кого уважает. Он встает, держа в руках чашу, и торжественно отвешивает поклон в сторону «тостуемого», произнося: «Пью до тэбэ!» И тот, «до кого пьют», пьет до дна.

Вечером на закате солнца старики разбредаются. А тот, кого больше всего уважают в компании, «до кого» больше всего выпивали, уходит из колыбы крепко во хмелю и очень этим гордится.

Тот, кого не уважают, уходит трезвый и сердитый.

Вот такая жизнь. Другая.

Айпетри — главный лесник тут, в предгорьях Карпат. Высокий, лохматый. Умелый и быстрый, гоняет по лесу бесшумно и легко. Есть подозрения, что может летать. Полудикий человек, на треть румын, на треть поляк, на треть медведь. Правда, мяса не ест совсем, а пчелы его не кусают. Айпетри — просто леший какой-то, существо лесное, полудикое, но сердечное и очень справедливое. Прежде чем на охоту ехать или просто на озеро в горах в закрытые приграничные зоны, всегда нужно у него разрешения спрашивать. Он сначала думает, рассматривает тебя взыскательно, вздыхает, качая головой, может не разрешить, чаще всего не разрешает, а если разрешает, то на клочке из старого настольного календаря пишет: «Аддыхать разришаю. Плохово ни делай. Айпетри», — устно наставляя: «Костры — не! Бумажка бросать — не! Оленята трогать или кормить — недайбоже!!!»

Такой вот документ — верный пропуск в чарующие места. Никакие геральдические знаки на всяких удостоверениях здесь недействительны. Только это вот разрешение «аддыхать». И так становится легко… Раз тебе письменно разрешают отдыхать… Я, например, который год храню такую записку, однажды нам выданную, когда мы на озеро Гирске Око (Горный Глаз) ездили. И вот ничего, бывает, делать не хочется, а столько надо! Достану бумажку «30 мая. День химика», прочту корявое «Аддыхать разришаю» и отдыхаю с чистой совестью, плохого не делаю и бед не знаю…

Какой-то канал для меня открыт Всевышним в Одессе. Все там не случайно.

Судите сами: после обеих операций вдруг выяснилось, что доктор мой, Владимир Данилович, — лучший друг детства моих тетечки и дяди, которые уехали в Австралию. В. Д. был их соседом, часто оставался ночевать, и мама моей тетечки в силу национальности и крепкого ананьевского акцента называла его «малчик Вава». Доктор взвыл, когда мы выяснили, кто кому кто: «Я же малчик! Я же Вава!»

Прошлым летом, когда мои приезжали, они так хорошо встретились, посидели, посмеялись-поплакали, тостов много сказали, в том числе за мое здоровье…

И еще на эту же тему.

Сняли мы детям через маклера квартиру, хозяйка такая милая женщина, такая славная, Валентина. Через неделю выясняется, что она подруга и одноклассница и моей тетечки, и моего доктора. Звоню как-то доктору — устраиваю к нему в институт свою знакомую — говорю: «Вам привет от Валентины такой-то». Он снова в крик: «Я ее со школьных времен не видел, моя первая любовь! Где она, давай телефон!» Вот так, живут люди в Одессе, потеряли друг друга, казалось бы, навсегда, а тут приезжает Маруся из деревни… Кому кого надо найти? Всегда пожалуйста.