Августин Вольнов - Егеренок

Вдали, где-то возле озера, раздался выстрел и сразу же — отчаянный собачий вопль. Ромка вздрогнул. Отец остановился.

— Похоже… голос Руслана…

— Что ты, он же на цепи во дворе!

Отец кинулся к дому. Ромка успел увидеть, как в открытую калитку вкатился грязно-желтый окровавленный ком. На крыльце, схватившись за голову, стояла мать, а возле крыльца юлой вертелся, визжал и плакал, царапая морду, неузнаваемый, весь в крови и грязи Руслан. Ромка не успел подбежать к нему, как задние лапы Руслана судорогой подвело к животу, глаза выкатились, и он затих.

— Да какой же вражина это сделал!

Отец сбегал в избу и выскочил оттуда с ружьем.

— Володя, не надо-о! — закричала мать, но отец не остановился, хлопнул калиткой. — Рома, беги за ним! Ужас-то какой!

Ромка догнал отца на берегу озера. Вдвоем они обследовали лужайку, нашли место, где крутился на траве смертельно раненный гончар, определили, из каких кустов по нему стреляли, нашли там даже следы сапог. Но эти следы пропадали на сухой полевой тропе и были без особых примет — таких сапог с гладкой подошвой множество.

— На, Ромка, отнеси домой, а я к Акиму, милицию вызовем.

Ромка взял ружье и на пути домой ничего не видел впереди себя: слезы жгли глаза.

Мать стояла на крыльце и тоже плакала. Она с тревогой смотрела на озеро, словно ожидала еще большего несчастья.

— Рома, а ведь это я виновата, что Руслан вырвался. Покормить хотела, отцепила на минутку, а тут этот соседский кот на заборе…

Ромка закусил кожу на руке, чтобы не зареветь на все село. Значит, Руслан погнался за котом, кот на улицу, а там… Да разве Руслана удержишь, это же чудо-гончий был, он никогда не бросал зайца или лису, пока не нагонял на верный выстрел. Тем и хорош был. Славный гончар был, золотой гончар… Какой же поганый гад это сделал?

Над плетнем показалось рыхлое лицо соседки Матрены Савиной.

— Товарка, чегой-то у вас тут вой стоит, как по покойнику? Али помер кто?

Заметила на земле возле крыльца мертвого Руслана, оживилась.

— Никак ухайдакали псину? Ну и слава тебе господи, собаке и смерть собачья. А то развели зверюг, бедной скотинке и на воле покоя не было.

— Уйди-и, дура-а!

Ромка схватил с поленницы березовый кругляш и швырнул его в плетень.

— Ой, чуть не убил, разбойнюга-а! Аж сердце оборвалось. Господи, помяни ты царя Давида и всю кротость его… И что это за бандиты к нам из городу понаехали, и управушки-то на них нет, настырных! В сельсовет заявлю, Петьке-участковому нажалуюсь, погодите у меня-а-а!

Матрена кричала нарочно громко и визгливо, чтобы собрать возле себя побольше народа — это Ромка превосходно понимал. И так уже возле избы на улице собралась толпа ребятишек, были даже взрослые. Среди ребятишек Ромка заметил несколько членов Пионерского дозора, ему даже показалось, что к калитке протиснулись Венька Арбузов и Колька Сигач, но войти во двор не решились.

Ромку бесили пересуды взрослых. Женщины непонятно вздыхали, посматривая на мать по-разному: кто хмуро, но не враждебно, кто с откровенным мстительным торжеством, подобно Матрене Савиной. Мужчины курили, перебрасывались лениво-безразличными репликами, хотя знали о высоких достоинствах загубленного гончара — охотники ведь все. Ромке эти люди казались сейчас очень чужими и враждебными.

Отец вернулся из сельсовета мрачный. Он прошел сквозь толпу, как по коридору, и укрылся в избе. Лишь когда люди разошлись, он вынес из чулана рогожу, завернул в нее труп Руслана.

— Возьми заступ, Роман…

Руслана похоронили на берегу озера, там, где его застрелили. Холмик насыпать не стали, а выкопали неподалеку молодой черемуховый куст и пересадили его на могилу.

Уже стемнело. Отец достал папироску и стал разминать. Пальцы у него дрожали.

Пожухли по краям дорог и оврагов оставшиеся после покоса травы, свесилась отяжелевшая рожь, гречиха окуталась бело-розовой пеной и одуряюще запахла медом и воском. Ягоды на черемухах стали крупными, кой-где даже почернели и сами просились в рот. На озерах теперь стало потише: нерест давно прошел, утята-хлопунцы, пока не подрастут, браконьеров заинтересовать не могли.

Прошел и сенокос. Отец и мать радовались — заготовили в лугах на Линде два добрых стога, будет чем кормить зимой Жданку. Отец в последние дни словно бы потеплел, перестал хмуриться, когда встречался с колхозниками, и чаще вступал с ними в неторопливые разговоры…

Ромка так разомлел на горячей крыше сарая, что незаметно заснул и очнулся лишь от крика:

— Ро-омка, эге-эй!

Саня Мизинов просунул голову в калитку и оглядывал двор.

— Здесь я, сейчас приду!

— Ты чего это валяешься? Забыл, что сегодня в лагере сбор? Аким Михайлыч придет и твой отец… Где он?

Чтобы попасть сухим путем к палаточному городку на Сигачевом озере, надо было пройти километров пять вдоль берега. Ребята пробежали их мигом.

Перед палатками полыхал огромный костер. Возле него в широкий круг уселись все пионеры школьной дружины, а не только члены Пионерского дозора. Ромка увидел здесь и старшую вожатую школы Любу Богданову — в белой кофточке и с алым галстуком на шее.

Сергей Иванович сидел у палатки и играл на аккордеоне. Аким Михайлович и отец тоже были здесь. Председатель сельсовета дирижировал самодеятельным хором.

Песня многоголосо звучала над озером, песня далеких пионерских времен, и Ромке стало необыкновенно хорошо.

Над костром в трехведерном котле варилась уха. Саня Мизинов повел носом.

— Айда, Ромка, поближе, а то всю уху съедят.

Однако до ухи было еще далеко. Раздался сигнал горна.

— На линейку станови-ись!

— Опять строиться, — пробурчал Саня. — Айда в кусты, чего тут выпяливаться. Молодец Сигач, что не пришел.

— И где он пропадает, и чего прячется?

Ромка не видел Сигача ни в дозоре на озерах, ни в палаточном городке уже больше месяца, с того самого дня, когда в сельсовете разбирали дело Сафончика и Веньки Арбузова. Сергей Иванович посылал за ним Дусю Струеву, но того дома не оказалось. Совсем отбился Сигач от Пионерского дозора, а без него было невесело.

Ромка вздохнул: и зачем на эти линейки время тратят? Других, что ли, дел нету?

Но в этот раз официальная часть линейки прошла быстро. Отрядные вожатые отдали рапорт старшей пионервожатой, та — Сергею Ивановичу как начальнику лагеря. Потом выступил Аким Михайлович и очень хвалил бойцов дозора за их самоотверженную борьбу с браконьерами. Ромка ждал, что и отец похвалит их, но тот промолчал, стоя в сторонке.