Катрин Лове - Месье и мадам Рива

Тем не менее историю надо двигать вперед. Тысячи искушений сидят в засаде, чтобы в любой момент переключить внимание читателя. Не говоря уж о том, что читателю еще надо сходить в фитнес-клуб, как рекомендует официальная медицина. Масса обязанностей ждет того, кто решил открыть книгу, а затем закрыть ее, убедившись, что жизнь человека в коме, вынужденного слушать мою декламацию, слишком замедленна, чтобы быть интересной. Автору следует проявлять осмотрительность! К счастью, непонятно какими силами обычно все-таки удается расшевелить героев, даже тех, на кого не рассчитываешь, вдруг раз — и кто-то, спрятавший голову в песок, показывает читателям свое лицо. Надежда снова в игре, жизнь стоит того, чтобы ее прожить, и в этой больничной палате словно тысячи Алексисов, таких же застывших и красивых, внезапно садятся на кроватях, выпрямляют спины, восстают из мертвых, влекомые жизнью, вновь ставшей интересной, а все благодаря нескольким словам рассказчика-бога. Ну что за чудо, дети мои, что за чудо!

Наступил декабрь, и хотя никакой надежды этот месяц в себе не несет, у него есть большой плюс — он не ноябрь. Я решила съездить к супругам Рива. Они, кстати, совершенно не удивились моему звонку, и я это очень оценила. И не испугались. Не подумали, что я попрошу подписать еще какую-нибудь бумагу, из-за которой они опять потеряют деньги и окончательно испортят отношения с сыном. Им было приятно услышать мой голос, особенно в такое время года, подчеркнула мадам Рива. «А как приятно было бы, если бы вы заехали в гости, мы уж решили, что вы нас позабыли, это естественно, — поспешила добавить Эрмина, — у вас, наверное, много работы в городе?» Когда я призналась, что страдаю скорее из-за отсутствия работы и доходов, Эрмина назвала меня «бедной малышкой». Я напомнила мадам Рива, что найти клиентов очень сложно, поскольку мир изменился и за информацию никто платить не хочет. Всё есть в Интернете. На другом конце провода моя собеседница вздохнула. Затем послышался шорох и легкие толчки: Эрмина проделала с трубкой какие-то манипуляции, затем стала объяснять Жюсту, что малышка из турагентства так и не нашла стабильной работы. Рива взял трубку и заставил меня пообещать, что я скоро приеду в гости, но если вдруг ночью выпадет снег, подожду денек-другой, а то дороги стали так плохо расчищать, что ехать после снегопада — смертельный номер.

В день, когда я отправилась в горы, метеорологический кошмар, о котором предупреждал господин Рива, подстерегал меня во всей красе. Напрасно я вглядывалась в небо в поисках облачка, чья белизна сравнилась бы со снежной. Вокруг было белым-бело, но снег не портил настроение, он блестел на земле и на деревьях и казался смеющимся, даже игривым. Я бы не удивилась, если бы на месте какого-нибудь дорожного знака висела табличка «Въезд в волшебную зону», а дальше другая: «Ненастоящие феи будут немедленно изгнаны».

Когда я приехала к дому Рива, то сразу увидела Эрмину, тепло одетую, на скамейке и с биноклем в руках. Обняв меня и поохав по поводу того, что я без шапки, когда на улице такой холод, мадам Рива сказала, что я вовремя. «Я смотрела в бинокль, пыталась увидеть Жюста, там, — Эрмина указала пальцем вперед и вверх, — он где-то на склоне, мое зрение уже никуда не годится, а Жюст мог меня и ослушаться, я велела принести маленькую тоненькую елочку, что растут на опушке леса в пятнадцати минутах ходьбы от дома, а он, наверное, полез за высокой тяжелой елью, а ведь в любой момент может случиться снежный обвал». Я взяла бинокль, и после нескольких неловких попыток мне удалось настроить видимость. На фоне заснеженного пейзажа со скалами и деревьями ничто не напоминало человеческий силуэт с топором или сотрясаемую сверхъестественными силами ель. Я положила бинокль на скамейку и поймала на себе испуганный взгляд Эрмины. «Жюст уже давно должен был вернуться, — объяснила она. — Один бог знает, что он еще там задумал». Мадам Рива сделала над собой усилие, но улыбка едва получилась. Ей было не по себе, и я не знала, что сделать для того, чтобы Эрмина перестала воображать, как ее муж задыхается под сугробом высотой в два, или в три, или в четыре метра. Тут мы услышали откуда-то слева звонкий голос господина Рива, который даже почти не запыхался и шел к нам, влача за собой, словно убитого дракона, огромную замотанную в мешковину ель, которая спокойно бы могла красоваться на скромной главной площади маленького городка. Увидев меня, Жюст оставил дерево, чтобы мы смогли обняться, а Эрмина, наоборот, подбежала к ели. Мы услышали, как она охает и ахает на все лады, радостно восклицает, что дерево чудесное, иголочки сверкают, а какие они длинные, зеленые… «Но можно ли было жизнью рисковать ради какой-то елки! — Эрмина волновалась. — Это просто безумие, ведь в нескольких шагах от дома растут прелестные маленькие елочки». Мадам Рива раскраснелась и смотрела на мужа одновременно с упреком и восхищением. Жюст спросил, нравится ли ей дерево: да или нет? Эрмина ответила, мол, да, но… «Вот и хорошо!» — сказал Жюст, обратив мое внимание на то, что не было еще такого Рождества, когда они с супругой довольствовались бы тщедушной елочкой, вызывающей лишь сочувствие.

Когда мы уютно устроились в тепле, Эрмина заварила чай с домашней мелиссой, и каждый получил по куску восхитительного пирога и порцию сливок, супруги спросили, как у меня дела и как поживает парень, о котором я написала в открытке, тот самый, с кем произошло несчастье. Я честно призналась, что ответить на такие вопросы очень сложно. Откуда человеку знать, как у него дела? А если даже мы и знаем, то на какой промежуток времени распространяется это знание? Говорим ли мы о минутах, часах, неделях? А вдруг сразу после того, как мы ответим, у нас разыграется приступ кашля или жуткая зубная боль?

— Или случится инфаркт, — подхватила Эрмина, вспомнив Марселя Поннье, жителя деревни… — Которого вы, конечно, не знали, — уточнила она для меня, — но которого мы с Жюстом знали отлично, и вот однажды в расцвете сил…

— Это было двадцать восьмого мая две тысячи седьмого года около десяти утра, Марселю должно было вот-вот исполниться пятьдесят шесть — восьмого июня, — уточнил Жюст.

— И вдруг раз, и всё! — Эрмина уронила руки на стол.

Супруги замолчали, мыслями обратившись к покойному другу.

Спустя несколько секунд мои собеседники нарушили молчание, признав, что я права и, пожалуй, люди без конца повторяют, что все хорошо, из суеверия. Рива добавили, что мне они задали вопрос не просто так. Они действительно хотели знать, как у меня дела. Они меня часто вспоминали и говорили обо мне, потому что я им очень понравилась, хотя мы едва знакомы, в общем, они обо мне думали. Несмотря на спокойное времяпрепровождение вдали от города («ближайшая булочная в нескольких километрах, не говоря обо всем остальном», — вздохнула Эрмина), ясно, что жизнь везде сложная. Старики беспокоились, как бы со мной чего не приключилось, учитывая эти чудовищные туристические лайнеры, контракты на грошовую работу, молодого человека в больнице и наше общество, где все новости либо плохие, либо бредовые. Да-да, либо плохие, либо бредовые до такой степени, что Жюст перестал читать газеты и у него уже накопилось несколько стопок, а телевизор давно не работает, экран рябит, и Жюсту хоть бы хны.