Эрин Стюарт - Шрамы как крылья

– Вот тебе несколько сплетен из театрального кружка, – говорит Асад. Флуоресцентные лампы подсвечивают его синяк, лиловый на челюсти и желтеющий на шее. – Во-первых, мой рейтинг взлетел до небес. Драка вознесла меня на вершину социальной лестницы рабочих сцены – то есть я поднялся аж на целых три пункта, хотя по-прежнему остаюсь театральным фриком. Тони похлопал меня по плечу сегодня утром в коридоре. – Широко улыбаясь, Асад склоняется к моему уху, и у меня перехватывает дыхание. – Во-вторых, Кензи хочет выжить тебя из театра.

– Знаю. Само мое существование оскорбляет ее.

Покачав головой, Асад заявляет, что имел в виду другое. Кензи написала петицию, чтобы меня выгнали из спектакля на том основании, что я не командный игрок.

Так вот почему она не обращала внимания на меня сегодня утром! Ее планы грандиозней примитивного таскания за волосы.

– Да блин, уж лучше бы мы надавали друг другу пощечин и разошлись, сочтя дело улаженным.

– А что, есть и такой вариант? – удивляется Асад. – Я бы посмотрел.

– Извращенец.

Он виновато разводит руками.

– А что? Какой американский парень с горячей кровью откажется посмотреть на драку девчонок?

Я прячу улыбку, притворяясь, будто ищу что-то в сумке.

– Не волнуйся, Ава. Многие на твоей стороне.

– У меня есть сторонники?

– О да. Я не видел таких споров в театральном кружке со времени стычки оркестра и певцов, а это было, когда я только пришел в эту школу. Сейчас многие уверены, что билеты должна была выиграть ты и что ты имеешь полное право остаться в театре.

При мысли о том, что все обсуждают, остаться мне или уйти, свело живот. Я здесь всего два месяца, если дело дойдет до выбора сторон, кто поддержит меня?

Я кое-как пережила утро, каждый раз при виде Кензи ожидая нападения. И когда выпускники принимаются кидаться кетчупом во всех, кто младше них, а те отвечают им бросками горчицы, я жду, что Кензи обольет меня со спины.

Однако этого не происходит. Кензи держится на расстоянии, и к концу дня я осознаю, что петиция – худшее, что есть у нее в арсенале.

После уроков Асад ждет меня у шкафчика, так что мне не придется идти в театральный кружок одной. Пайпер тоже присоединяется к нам, решив пропустить волейбол. Когда мы вместе, я чувствую себя сильнее. Кажется, все будет хорошо, и неважно, кто еще на моей стороне, ведь я могу рассчитывать на этих двоих, идущих со мной рядом.

Я почти убедила себя, что должна подойти к Кензи и посоветовать ей порвать эту несчастную петицию. Вдруг Асад останавливается у дверей актового зала и смотрит на телефон. Его лицо вытягивается.

– Что там? – интересуюсь я.

Асад пытается спрятать телефон, но я успеваю выхватить его.

На экране мое лицо.

Пайпер громко ахает.

На фотографии – мое лицо в потеках пунша. В одной руке у меня маска, а другой я утираю глаз, оттянув веко еще сильнее вниз, что уродует меня даже больше обычного.

Сдерживая слезы, я увеличиваю фотографию. Кто-то пририсовал мне черную остроконечную шляпу и слова «я таю, таю!». А ниже большими красными буквами написано: «Ты хочешь видеть эту злую ведьму в спектакле?»

Асад выхватывает у меня телефон и закрывает сообщение, что-то бормоча себе под нос, а я обессиленно опираюсь на кресло Пайпер. Мимо нас в зал идут ученики. Какой-то парень смеется, глядя в телефон. Заметив меня, он притворяется, что просто закашлялся, и поспешно скрывается в дверях.

Время снова замедляется, как и в тот момент, когда была сделана эта фотография. Окружающие смотрят на «тающее» лицо в своих телефонах, потом замечают меня и отводят взгляды. Я будто перенеслась в свой первый день в этой школе, когда все впервые увидели Обгоревшую.

– Кензи права. Я посмешище.

Асад машет телефоном у меня перед лицом.

– Это ничего не говорит о тебе, зато просто кричит о том, какая она.

– Но ведь смотрят-то на мое лицо, – возражаю я. – Она что, разослала его всем?

Асад признается, сообщение пришло с незнакомого номера всем, кто посещает театральный кружок. Всем, кроме меня.

Заместитель директора Линч выходит из актового зала с дежурным выражением лица «ищу того, кто сделал что-то плохое». Пайпер подъезжает к нему и демонстрирует фотографию на телефоне Асада. Линч трижды переводит взгляд с телефона на меня и лишь потом спрашивает:

– Кто это сделал?

– Кензи Кинг, – отвечает Пайпер. – Вообще-то, она воспользовалась новым номером, потому что злая, но не дура, но это точно она. Вы отстраните ее? Вы должны исключить ее из школы. У нас ведь действует политика нетерпимости?

Линч просит у Асада телефон и коротко кивает мне, призывая следовать за ним.

Мы идем в молчании. Он словно даже не замечает меня, пока мы не подходим к кабинету директора. Возле него на складном стуле сидит Кензи. Они уже знают? Откуда?

Скрывая неприязнь, Кензи выдавливает из себя улыбку. Мистер Линч просит меня подождать и уходит, оставляя наедине с Кензи и ее фальшивой приветливостью.

Мне хочется наорать на нее. Крикнуть, что это она злая ведьма, а не я.

Однако вместо этого я в лучших девчоночьих традициях широко улыбаюсь ей в ответ.

Так мы и сидим с улыбками, пока из кабинета не выглядывает мистер Линч. Он кивком приглашает Кензи войти. За дверью голос Линча повышается, раздается глухой удар, словно кто-то уронил книгу на стол, и Линч выходит. Его полное лицо покраснело, на лбу вздулась вена. Он куда-то уходит, а мистер Ди приглашает в кабинет меня.

Я мельком вижу свое лицо на экране телефона Асада, который лежит на столе директора. Мистер Ди с усталым видом смотрит на меня.

– Я хочу услышать твой вариант этой истории, Ава.

Дожидаясь моего ответа, Кензи беспокойно ерзает.

– Ну, Асад первым получил это сообщение. Я знаю, что это Кензи…

– Я не о том, Ава, – обрывает меня мистер Ди, качая головой, и берет в руки телефон. – С эти мы разберемся. Кензи заверила меня, что не имеет отношения к этому розыгрышу.

Розыгрыш? Как будто она по-доброму подшутила надо мной, а не выставила мои потаенные страхи на всеобщее обозрение в месте, где мне наконец-то стало комфортно находиться.

Это уже не розыгрыш, а неприкрытая ненависть, воплотившаяся в действии.

Сложив руки на столе, мистер Ди снова обращается ко мне:

– Мы говорим о неприятности в театральном кружке.

– О неприятности, которую ты устроила, – поясняет Кензи.

Мистер Ди пристально смотрит на меня. Кензи усмехается. Это не выяснение фактов о том, как Кензи меня травила. Это ловушка. На меня.

– Я ничего не делала, – отвечаю я.

– Не воровала собственность школы? – спрашивает мистер Ди.

– Разумеется, нет. – Я моргаю в замешательстве.

Он откидывается на спинку стула.