Эрин Стюарт - Шрамы как крылья

– А те билеты на спектакль?

Я тяжело сглатываю.

– Да, я взяла их, но…

– Я же говорила, – улыбается Кензи.

Мистер Ди качает головой.

– Ава, мы не приветствуем подобное поведение. Ни воровство, ни издевательства.

– Я ни над кем не издевалась.

Кензи снова смеется, скрывая за весельем ненависть.

– Ты уронила на меня тяжелый занавес.

Мистер Ди трет лоб, словно хотел бы оказаться подальше отсюда.

Я лезу в сумку за билетами.

– Я могу вернуть их.

Пока я ищу билеты, из моей сумки вываливаются красные туфли. Кензи хватает их.

– Это ведь мои туфли?

– Я их не брала, – виновато говорю я. – Мне дали их как талисман для удачного прослушивания.

Кензи даже не обвиняет меня. Она просто многозначительно держит туфли, словно вещественное доказательство моей вины. Я протягиваю билеты мистеру Ди, но Кензи выхватывает их буквально двумя пальцами, стараясь не задеть мою руку.

Она смотрит не на мое лицо, а чуть в сторону, совсем как мистер Ди в первый мой день здесь.

– Мистер Ди, не думаю, что она подходит для театрального кружка, – заявляет Кензи, точно меня здесь нет.

Оглушая меня цветочным парфюмом, она наклоняется и тычет в мою фотографию на телефоне.

– В конечном итоге это все только больше травмирует ее.

Кензи даже не смотрит на меня, что не мешает ей притворяться, будто она искренне заботится обо мне.

– Ты хочешь, чтобы я ушла из труппы. Это из-за того, как я выгляжу?

Я ведь не хотела играть в спектакле. Однако теперь, когда все меня увидели, а я увидела их, я хочу большего, чем полужизнь в унылой чужой спальне. Я хочу подняться на сцену и попробовать найти там прежнюю Аву, Аву-до-Пожара.

Я имею точно такое же право играть в театре, как и Кензи.

Я выпрямляюсь и смотрю ей в глаза.

– Я не уйду.

Мистер Ди со вздохом кладет телефон Асада на стол. Я не могу отделаться от мысли, что мысленно он уже закончил с расследованием. Кензи гневно смотрит на директора – похоже, она привыкла добиваться своего в этом кабинете. А мистер Ди, несомненно, привык получать большой жирный куш от семьи Кензи…

В напряженной тишине раздается стук в дверь. Не дожидаясь разрешения, в кабинет входит Тони и бросает на директорский стол лист бумаги. В этом небольшом кабинете Тони смотрится на удивление неуместно – как и красная футболка на нем вместо привычной черной режиссерской одежды. Вслед за ним Асад вкатывает кресло с Пайпер.

– Здесь подписи почти половины актеров и рабочих сцены. – Тони тычет в листок. – Все они готовы поручиться за Аву и уйдут, если вы исключите ее из кружка.

Тони строго смотрит на мистера Ди, но, повернувшись ко мне, подмигивает.

Кензи встает.

– Это глупо. Она получила роль только из-за того, как выглядит.

Тони усмехается.

– Она получила роль потому, что больше всех подходит для нее. Она оказалась лучшей. Вот что тебе не нравится.

– Кензи должна уйти, – заявляет Пайпер, глядя на бывшую подругу со злым прищуром.

Та закатывает глаза.

– Пайпер, это дело не касается наших с тобой отношений.

Мистер Ди встает и жестом призывает всех замолчать.

– Верно, давайте даже не будем поднимать эту тему. – Он смотрит на имена на листе.

Интересно, кто вступился за меня?

– А еще Сейдж пересчитала голоса и сказала, что голосование было подтасовано, – поясняет Асад. – Ава не крала эти билеты. Она выиграла их честно.

– Сейдж не могла этого сделать, она на моей стороне! – протестует Кензи.

Тони сует ей в лицо список.

– А эти люди на стороне Авы.

– Что ж, мы не сможем поставить спектакль без половины труппы, – признает директор. – Но если я узнаю о каком-либо нарушении… – Он переводит взгляд с меня на Кензи, – неважно, кем допущенном, то спектакля не будет. Понятно?

Я киваю, и мистер Ди взмахом отпускает нас. Однако я не ухожу.

Я знаю, что нужно просто выйти, но рядом с друзьями я чувствую себя сильнее.

– Через неделю меня прооперируют, и я буду выглядеть не так безобразно, – сообщаю я Кензи то, что не смогла сказать на вечеринке. – А вот твое душевное уродство никуда не денется.

Кензи отшатывается и впервые не находит слов.

В коридоре Асад встает одной ногой на подножку кресла Пайпер, а другой отталкивается от пола и катит по коридору. Мне приходится бежать трусцой, чтобы нагнать их и Тони, у которого один шаг равен двум моим.

– Это было просто невероятно. Откуда вы узнали обо всем?

– От Линча, – отвечает Асад. – Он сказал, что тебя собираются загнать в угол.

– Видела бы ты, как быстро народ подписывал петицию. – Пайпер вскидывает кулак и кричит на весь коридор: – Театральные фрики, объединяйтесь!

Давно я не видела ее такой счастливой.

Даже не знаю, что меня больше удивляет – список имен или помощь мистера Линча.

– Не верится, что все подписали петицию, – удивляюсь я.

Тони обнимает меня за плечи.

– Что тут странного? Ты ведь одна из нас.

23 апреля

Сирота.

Мерзкое слово.

Слово

для

мокрых от слез лиц

в

репортажах

о

дальних странах.

Не для меня.

Раньше

у меня были

мама

папа

дом.

Потом

я

была

звездой

без

созвездия.

Птицей

без

стаи.

Бездомным

ничейным

ребенком.

До этого дня.

Кензи притихла, ходила с кислым лицом и несколько репетиций нарочито не обращала на меня внимания.

Но сегодня после ухода Тони она вдруг созвала всех на сцену.

Я готовлюсь к худшему.

– Всем вам известно, что между мной и Авой возникли разногласия, – начинает Кензи, переводя взгляд с лица на лицо, пока наконец не останавливается на мне. – Но я хочу положить конец этому безобразию. Я рада, что Ава с нами, и в знак дружеских намерений хочу вручить ей эти билеты на «Злую».

Под всеобщие перешептывания она протягивает мне билеты. Я ошеломлена, и Асаду приходится пихнуть меня локтем, чтобы я приняла это предложение мира. Раздаются негромкие аплодисменты, как будто все ожидают какой-то кульминации.

Я собираюсь уйти, однако Кензи хватает меня за рукав.

– Раз уж Ава здесь и многие из нас беспокоятся о ней, давайте устроим сегодня еще один круг доверия.

Рука Кензи скользит в мою ладонь.

– Ты ведь обычно не встаешь в круг, верно? – говорит она, прекрасно зная ответ. – Мы все закроем глаза и скажем что-нибудь об Аве. Хорошее, плохое, о каких-либо поступках Авы, о ее характере или внешности.

Кензи держит меня за правую руку, и я даже не пытаюсь предложить кому-нибудь свою левую клешню.

Асад сам берется за нее.

– Я первый, – произносит он и быстро закрывает глаза.