Эрин Стюарт - Шрамы как крылья

– О, тематическая бандана.

После того, как Асад клятвенно заверяет Кору, что привезет меня домой не позже одиннадцати вечера, нам наконец-то позволяют уйти. Всю дорогу до театра Асад говорит о «Злой». О том, что впервые увидел этот мюзикл в двенадцать лет. О том, что именно из-за него он полюбил театр.

– Это был один из тех поворотных моментов, понимаешь?

Я киваю, не мешая ему рассказывать, и наслаждаюсь тем, что мы говорим не о моих шрамах, Кензи или Пайпер. Сегодня мы – два обычных подростка на свидании. Ну, или просто на прогулке, неважно.

Когда мы останавливаемся у нового театра в центре города, я вытягиваю шею, чтобы разглядеть круглые люстры за высокими окнами.

– Ты впервые здесь? – спрашивает Асад.

– Ага. Родители обычно водили меня в старый театр на другом конце города.

Припарковавшись, Асад выпрыгивает из машины и открывает мне дверь. Я вкладываю ладонь в его протянутую руку, не обращая внимания на то, что мое компрессионное белье и прожаренные пальцы не вписываются в сюжетную линию о нормальных подростках.

– Новый театр. Новый мюзикл. Этот вечер ты запомнишь навсегда.

Мы входим в фойе, радужные блики от люстр скользят по нашим лицам, и я ничуть не сомневаюсь в словах Асада.

Из-за высокого потолка и без того немалый зал кажется еще более величественным. В глазах рябит от мужчин в костюмах и женщин в шелковых платьях. Мне будто снова восемь лет, и я впервые пришла в театр с мамой на мюзикл «Парни из Джерси» [25] «Парни из Джерси» ( англ . Jersey Boys) – бродвейский мюзикл-биография группы The Four Seasons. Рассказывает об их развитии, пережитых личных столкновениях и трудных временах, и окончательном триумфе группы друзей, чья музыка стала символом целого поколения. .

Мы усаживаемся в бархатные кресла за девочкой, которой не больше десяти лет, но волосы у нее уложены как для школьного выпускного. Время от времени она оборачивается, словно ища кого-то, но ясно, что она смотрит на меня. Мать наклоняется к ней и что-то шепчет, девочка отвечает ей, искоса глядя на меня.

– Ладно, попробуй, – разрешает женщина.

Повернувшись, девочка встает коленями на сидение и смотрит на меня уже открыто.

– Что случилось с твоим лицом? – тихо спрашивает она.

– Я пострадала в пожаре, – отвечаю я, вспоминая инструкции доктора Лейн.

Рассказать, что произошло. Рассказать, как я чувствую себя сейчас. Закончить разговор.

– В каком?

– Дом загорелся. Но теперь мне гораздо лучше, хотя я знаю, что выгляжу немного пугающе.

– Это больно? – спрашивает девочка, осматривая мое лицо.

– Было больно. Очень. Но теперь уже не так сильно болит.

– Можно потрогать?

– Джослин! – одергивает ее мать.

– Ничего страшного.

Я протягиваю девочке руку, и она проводит по ней указательным пальцем.

– Бугристая.

– Странно, да?

– Но все равно похоже на кожу.

– А ты думала, она будет как чешуя у ящерицы?

Рассмеявшись, девочка качает головой.

– Покажи ей другую руку, – предлагает Асад и обращается к девочке: – На это стоит посмотреть!

Я протягиваю левую руку, и девочка ахает при виде спекшихся пальцев и пересаженного с ноги большого пальца.

– Это выглядит очень странно.

– Ну да, но знаешь ли ты еще кого-нибудь, кто может почесать голову большим пальцем ноги? – шутит Асад.

Я чешу лоб, и девочка опять смеется.

– Большим пальцем ноги можно и в носу поковырять! – говорит она.

– Да, только я так не делаю, – отвечаю я. – Спасибо, что спросила о моих шрамах. Это смелый поступок.

Просияв, девочка садится в кресло и улыбается матери. Та улыбается ей в ответ, и на миг я вновь погружаюсь в воспоминания: бархатное платье с юбкой из тафты. Красиво как в сказке. Время от времени я кружусь, чтобы полюбоваться. В антракте мама покупает мятный шоколад по десять долларов за коробку, и это просто замечательно.

Меркнет свет, и оркестр играет мелодию, от которой у меня в животе порхают бабочки. Так происходит каждый раз, когда начинается спектакль.

– Тебе это не надоедает? – шепотом спрашивает Асад.

– Что?

– Это. – Асад кивает на девочку.

– Нет. Вопросы – не так уж и плохо. Вот любопытные взгляды напрягают. Как будто я вдруг стала недочеловеком. Это всего лишь кожа, люди, а не я сама.

Асад улыбается, сверкая в полумраке белоснежными зубами.

– Что смешного? – спрашиваю я.

– Ничего. Просто предвкушаю, что шоу тебе понравится.

Сюжет «Злой» таков: отвергаемая обществом из-за зеленой кожи Эльфаба становится «подругой» Глинды, своей соседки по комнате.

Эльфаба борется с жестокой дискриминацией – и ее называют Злой Ведьмой. Зато Глинде не хватает смелости открыто противостоять всемогущему Волшебнику, и ее называют Доброй Ведьмой.

Однако вовсе не из-за сюжета Асад ерзает на краешке кресла, неслышно проговаривая каждое слово, а я сижу рядом, завороженная.

Эта музыка полна жизни.

Я растворяюсь в каждой песне.

Сердце щемит, когда Эльфаба поет, что не из тех девушек, которых любят парни. Хорошо, что Асад в это время не смотрит на меня.

Затем Эльфаба летит на метле, взмывая все выше и выше. Развевается черный плащ, а она поет Defying Gravity [26] «Притяжению вопреки» ( англ .) .

Песня плывет по залу, голос Эльфабы взлетает вместе с оркестром, ритм пульсирует во всем моем теле. Мне снова восемь, я сижу рядом с мамой, зачарованная музыкой.

Когда Асад поворачивается ко мне, я понимаю, что мертвой хваткой вцепилась в подлокотник между нами.

– Говорил же!

Когда Глинда и Эльфаба в конце мирятся, я с грустью вспоминаю о ссоре с Пайпер. Поглаживая подвеску в виде феникса, я слушаю, как Глинда поет о том, что дружба с Эльфабой изменила ее.

Свет на сцене меркнет, в зале загораются люстры. Я неохотно поднимаюсь, чтобы выйти вместе со всеми, но Асад касается моей руки.

– Я всегда остаюсь до тех пор, пока меня не попросят выйти. – Он кивает на дверь. – Как только мы пройдем через эти двери, волшебство закончится.

Перед уходом кудрявая девчушка, сидевшая впереди, машет нам рукой.

Я поднимаю вверх свой пересаженный большой палец. Девочка смеется и повторяет мой жест.

– Тебе ведь понравилось, правда? – спрашивает Асад.

– Не могу придумать нужного слова, так что скажу, что это было потрясно.

Асад со смешком забрасывает ноги на переднее кресло, словно и не собирается уходить отсюда.

– Я знал. Я верил, что особенно тебе это понравится.

– Особенно мне?

– Ну да, особенно тебе. Ты другая. Мир назначает нам роли, основываясь на поспешных суждениях. Мы смотрим на людей, но не видим их.

Последние зрители уходят из зала, накинув на плечи пиджаки и плащи. Асад сидит, даже когда мужчины в белых рубашках и черных жилетках начинают выметать пустые коробки из-под десятидолларового мятного шоколада.