Джон Голсуорси - САГА О ФОРСАЙТАХ

— Мадмуазель, — начал он, — гм… э… э… bong jour {Искаженное bonjour — добрый день (франц.).} э-э… ваш отец — pere, comment? {…отец, понимаете? (франц.).}

— Мы ведь тоже говорим по-английски, — ответила старшая. — Пожалуйста, входите.

Суизин подавил в себе дурное предчувствие и вошел. Днем комната выглядела запущенной и неуютной, как будто она всегда служила прибежищем людям с трагической или превратной судьбой. Суизин сел. Его взгляд, казалось, говорил: "Я иностранец, но меня не проведешь. Не выйдет". Девушки молча глядели на него. На Рози была коротенькая черная юбка и белая блузка; на плечи она накинула вышитую шаль; у ее сестры, одетой в темно-зеленое платье, на шее были коралловые бусы. Волосы у обеих девушек были заплетены в косы. Минутку помолчав, Рози дотронулась до его поврежденной руки.

— Пустяк, — пробормотал Суизин.

— Отец дрался стулом, а у вас ничего не было, — как бы удивляясь, сказала Рози.

Суизин крепко сжал в кулак здоровую руку и сильно взмахнул ею. К его удивлению, Рози засмеялась. Он обиделся и, подсунув здоровую руку под тяжелый стол, приподнял его. Рози захлопала в ладоши: "А! Вот теперь я вижу — вы очень сильный!" Сделав книксен, она упорхнула к окну. Ее быстрый и смышленый взгляд смущал Суизина; когда Рози, как ему казалось, смотрела мимо него, на что-то невидимое, он смущался еще больше. От Маргит он узнал, что все они около двух лет жили в Англии и что отец зарабатывал преподаванием иностранных языков. Теперь уже целый год они живут здесь, в Зальцбурге.

— Мы ждем, — неожиданно заявила Рози, и Маргит торжественно повторила:

— Мы ждем.

Суизин даже глаза вытаращил: так ему захотелось? узнать, чего же они ждут. Какие они странные и как странно смотрят куда-то, как будто сквозь него. Он внимательно поглядел на девушек. "А ее стоило бы приодеть", подумал он и попытался представить себе Рози в модной юбке с оборками, в узком лифе и с гладкой прической. Да, Рози с ее гибкой фигуркой, пышными волосами и с такими маленькими ручками положительно стоило приодеть! И, вспомнив о своих руках, лице и одежде, он почувствовал беспокойство. Теперь эта неуютная, пыльная, поблекшая комната вызывала у него отвращение. Он встал и стал осматривать пистолеты, развешанные по стенам. "Воняет, как в пивной", — с досадой подумал он и снова подсел поближе к Рози. Она спросила:

— Вы любите танцевать? Танец — это жизнь. Услышишь музыку, и ноги сами просятся в пляс. Чудесно! Начинаешь сперва медленно… потом быстрее, быстрее… и вот летишь в воздухе и ничего больше не замечаешь… Ах! Как чудесно!

Суизин медленно краснел. Не сводя с него глаз, Рози продолжала:

— Ах! Когда я танцую… я вижу там, далеко, поля, простор… а ногами раз-два-три… раз-два-три… быстро, быстро, еще быстрее и летишь…

Она выпрямилась, и по всему ее телу пробежала дрожь. "Маргит, станцуем!" — и, к ужасу Суизина, девушки, положив руки друг другу на плечи, принялись шаркать ногами по полу и покачиваться из стороны в сторону. Они танцевали, полузакрыв глаза и откинув назад головы; потом неожиданно ноги их стали двигаться все быстрее и быстрее, они повернулись в одну сторону, потом в другую и наконец закружились прямо перед ним. Легкий аромат розовых лепестков окутал Суизина. Девушки все еще кружились, когда в комнату вошел Болешске. Он обеими руками пожал Суизину руку и сказал:

— Добро пожаловать, брат! А, у вас рука повреждена! Я не забыл вчерашнего. — Его глубоко запавшие глаза и пожелтевшее лицо, не теряя достоинства, выражали благодарность. — Разрешите представить вам моего друга — барона Кастелица.

Суизин поклонился низколобому, незаметно появившемуся человеку, который стоял, прижав к груди руки в перчатках. Во всем его облике было что-то кошачье. Суизин сразу же почувствовал к нему неприязнь и даже презрение. В Болешске было что-то такое, что исключало презрение. Возможно, это был его огромный рост, может быть, чувство товарищества к человеку, вместе с которым ему пришлось драться, может быть, что-то величественное и свирепое в его лице или же просто неясное, интуитивное ощущение, что этого человека нельзя презирать. Но истинно английское чувство собственного превосходства охватило Суизина при виде этого Кастелица, его тонких губ, низкого лба и бархатных бегающих глаз. "Ваши друзья — мои друзья", — учтиво промолвил Кастелиц. Суизин заметил, что он шепелявит. В этот миг в комнате раздался долгий вибрирующий звон. Обернувшись, Суизин увидел Рози за цимбалами; из-под молоточков, которые она держала в руках, непрерывно возникали резкие металлические звуки; они то взлетали, то падали, рождая какую-то странную мелодию. Кастелиц не сводил с Рози сверкающих глаз.

Болешске, кивая головой, смотрел себе под ноги; побледневшая Маргит стояла неподвижно, как статуя.

"Что они в этом находят? Разве это музыка?" — подумал Суизин и взялся за шляпу. Рози, заметив это, перестала играть, и губы ее слегка приоткрылись от огорчения. Чувство обиды в душе Суизина как-то сразу улеглось, и он даже пожалел Рози. Она вскочила и отвернулась, надув губки. И тут Суизина словно осенило.

— Позвольте пригласить вас на обед, — сказал он Болешске. — Приходите завтра в отель "Золотые Альпы" вместе с вашим другом.

Он ощущал на себе взгляды присутствующих. На него смотрели и красивые глаза венгра, и широко раскрытые глаза Маргит, и прищуренные, сердитые глаза Кастелица, и, наконец, глаза Рози. Суизин был очень доволен собой. Однако, выходя на улицу, он мрачно подумал: "Что я наделал!" Он заставил себя пройти несколько шагов, прежде чем обернулся, и, натянуто улыбаясь, поклонился девушкам, смотревшим ему вслед из окна.

Несмотря на это мгновенное уныние, Суизин весь день был очень взволнован и за обедом загадочно поглядывал на своего брата и Тракера. "Ну что они знают о жизни? — думал он. — Проживи они здесь хоть целый год, все равно ничего не увидят". Он был весел, шутил, даже пришпилил меню к фалдам официанта и, наконец, заявил:

— Мне здесь нравится. Я остаюсь еще недельки на три.

Джемс, который уже раскрыл рот, чтобы положить туда сливу, посмотрел на него с испугом.

В день обеда Суизин сильно волновался. Он мрачно размышлял о том, как будет одет Болешске, он умышленно назначил час обеда пораньше, когда в ресторане мало народу. Сам Суизин оделся особенно тщательно и, несмотря на то, что рука все еще болела, снял повязку…

Часа три спустя он вместе со своими гостями покинул "Золотые Альпы". Солнце садилось, вдоль берега реки на фоне гаснущего неба резко выступали очертания домов; улицы были полны людей, спешивших по домам, У Суизина в голове стоял туман, он смутно видел пустые бутылки, землю у себя под ногами, и ему казалось, что все в мире ему доступно. Лицо его расплывалось в улыбке при воспоминании обо всех тех умных вещах, которые он сказал за столом, и о кислых физиономиях брата и Тракера, которые где-то в стороне ели свой будничный обед и удивленно глядели на него. Суизин старался идти не шатаясь, чтобы доказать свое превосходство над гостями. Он сознавал, правда, очень неясно, что он куда-то идет с определенной целью. Перед его глазами танцевало улыбающееся лицо Рози, оно манило к себе. Раз или два Суизин бросил на Кастелица уничтожающий взгляд. К Болешске он, наоборот, чувствовал дружеское расположение и с восхищением вспоминал, как тот раз за разом опрокидывал бокал. "Нравится мне, как он пьет, — думал Суизин. — Все-таки он джентльмен".