Джон Голсуорси - САГА О ФОРСАЙТАХ

Машина прибыла как раз к завтраку. Оставив детей с мадемуазель, приехавшей поездом, Динни свистнула собак и пошла прогуляться. Осевшая дорога привела её к старому коттеджу. Динни остановилась. Дверь открывалась прямо в жилую комнату. У камелька, где горел слабый огонь, сидела старая женщина.

— Ох, мисс Динни! — вскрикнула она. — Я уж так вам рада. Весь месяц ни разу вас не видела.

— Я уезжала, Бетти. Как вы себя чувствуете?

Маленькая, в полном смысле миниатюрная старушка торжественно сложила руки на животе:

— Опять с животом плохо. Всё остальное — лучше не надо, доктор говорит — прямо замечательно. Только вот животом маюсь. Он говорит, надо есть побольше. Аппетит у меня, слава богу, хороший, мисс Динни, а проглотить ничего не могу — сразу тошно. Истинная правда!

— Как мне вас жаль, милая Бетти! Живот — очень больное место. Живот и зубы. Не понимаю, зачем они нам. Нет у нас зубов — желудок не варит, есть — тоже не варит.

Старушка хихикнула.

— Он говорит, мне надо выдернуть все зубы, какие остались, да мне с ними неохота расставаться, мисс Динни. Вот у хозяина моего их вовсе нет, а он всё-таки может жевать яблоко, ей-богу, может. Но в мои годы десны уж так не затвердеют.

— Но ведь вам, Бетти, можно сделать красивые вставные зубы.

— Ох, не хочу я вставных — один обман. Вы бы и сами не стали носить фальшивые зубы, мисс Динни. Ведь не стали бы, а?

— Конечно, стала бы. Теперь их чуть ли не все носят.

— Все смеётесь над старухой? Нет, это не по мне. Всё равно что парик надеть. А волосы-то у меня остались густые, как прежде. Я ведь для своих лет замечательно сохранилась, есть за что бога благодарить. Только животом маюсь. Похоже, там что-то есть.

Динни увидела в её глазах испуг и страдание.

— Как поживает Бенджамен, Бетти?

Взгляд старухи изменился. Глаза повеселели, хотя остались такими же рассудительными, словно она смотрела на ребёнка.

— Ну, с отцом-то всё в порядке, мисс. С ним, кроме ревматизма, никогда ничего не бывает. Он сейчас в огороде — пошёл в земле покопаться.

— А как Голди? — осведомилась Динни, с грустью глядя на сидевшего в клетке щегла. Ей было невыносимо видеть птиц в клетках, но у неё не хватало духу намекнуть старикам на их маленького любимца, весёлого даже за решёткой. Кроме того, они утверждали, что, если ручного щегла выпустить на волю, его сейчас же заклюют до смерти.

— Ох! — воскликнула старушка. — До чего же он заважничал, с тех пор как вы подарили ему клетку побольше. — Глаза её загорелись. — Подумать только, мисс Динни! Капитан женился, а тут против него такое ужасное дело затеяли. Что они там думают? За всю жизнь такого не слыхивала. Чтобы одного из Черрелов таким манером потащили на суд, — это уж слишком!

— И всё же это так, Бетти.

— Говорят, она славная молодая леди. А жить-то они где будут?

— Пока неизвестно. Надо подождать, — пусть сначала дело кончится.

Может быть, здесь; может быть, он получит место в колониях. Конечно, им придётся туговато.

— Страхи какие! В старое время этого не бывало. Как теперь насели на дворянство, боже милостивый! Я все вспоминаю вашего прадедушку, мисс Динни. До чего он ловко четвёркой правил! Я тогда ещё совсем пигалицей была. Такой славный старый джентльмен — обходительный, можно сказать!

Подобные замечания о дворянстве всегда вызывали у Динни чувство неловкости, тем более в устах старушки, которая, как знала девушка, была одной из восьми детей работника с фермы, чьё жалованье равнялось одиннадцати шиллингам в неделю, и которая, вырастив семерых детей, существовала теперь вместе с мужем лишь на пособие по старости.

— Бетти, милая, что вам можно есть? Я скажу кухарке.

— Большое вам спасибо, мисс Динни. Кусочек постной свинины вроде иногда могу съесть.

Глаза старухи потемнели, в них снова мелькнула тревога.

— Так ужасно болит! Иногда прямо рада была бы богу душу отдать.

— Ну, что вы, Бетти, милая! Просто посидите немножко на подходящей пище и сразу начнёте чувствовать себя лучше.

Старушка улыбнулась:

— Тревожиться-то нечего — я для своих лет замечательно сохранилась.

А когда для вас зазвонят колокола, мисс Динни?

— Не стоит об этом, Бетти. Я знаю одно: сами по себе они не зазвонят.

— Да, теперь люди женятся поздно. Семьи стали маленькие, не то что в моё время. Вот моя старая тётка — та родила восемнадцать детей и вырастила одиннадцать.

— В наши дни для них не нашлось бы ни жилья, ни работы.

— Эх, изменилась страна!

— Наша, слава богу, ещё меньше, чем другие.

Взгляд Динни обежал комнату, где эти двое стариков провели лет пятьдесят жизни. Все — от кирпичного пола до потолочин — было тщательно выскоблено и дышало уютом.

— Ну, Бетти, мне пора. Я гощу у приятельницы в Лондоне и до ночи должна вернуться. Я велю кухарке прислать вам кое-какой еды. Это будет повкуснее, чем свинина. Не вставайте!

Но маленькая старушка была уже на ногах. Взгляд её стал задушевно ласковым.

— Я так рада, что повидала вас, мисс Динни. Храни вас бог, и пусть у капитана больше не будет хлопот с этими ужасными людьми.

— До свидания, Бетти, милая. Передавайте привет Бенджамену.

Динни пожала руку старушке и вышла к собакам, ожидавшим её на вымощенной плитами дорожке. Как всегда после таких визитов, она испытывала умиление, и ей хотелось поплакать. Вот они, корни! Их не хватало ей в Лондоне, их не хватало бы ей и на широких бескрайних просторах. Она добралась до узкой, вытянутой в длину буковой рощи, толкнула незапертую расшатанную калитку, вошла и влезла на сырой поваленный ствол, от которого сладко пахло корой. Слева — иссиня-серое небо, расколотое искривлёнными стволами деревьев; справа — вспаханное под пар поле. Заяц, сидевший там на задних лапах, повернулся и пустился наутёк вдоль живой изгороди. Под носом у одной из собак с пронзительным криком поднялся фазан и взмыл над макушками. Динни вышла из леска и остановилась, глядя вниз на свой длинный серый дом, полускрытый кустами магнолий и купами деревьев. Над двумя трубами курился дымок, на коньке крыши пятнышками белели трубастые голуби. Девушка глубоко вздохнула и простояла там целых десять минут, вбирая в себя живительный воздух, словно политое растение влагу. Пахло листьями, свежей землёй и близким дождём. Последний раз Динни была здесь в конце мая. Тогда она дышала летним ароматом, и каждый глоток его был воспоминанием и надеждой, болью и радостью…

После чая они двинулись обратно. Флёр снова вела машину, верх которой пришлось поднять.

— Должна признаться, никогда не видела большей глуши, чем Кондафорд, — объявила её безжалостная молодая родственница. — Я бы здесь просто умерла. После него даже Липпингхолл не кажется деревней.