Джон Голсуорси - САГА О ФОРСАЙТАХ

— О да! А что теперь будет с Дианой и дядей Эдриеном?

Хилери набил трубку и остановился, чтобы прикурить.

— Видишь ли, моя дорогая, я дал Эдриену один совет. Не знаю, воспользуется ли он им, но ты поддержи меня при случае. Все эти годы он ждал. Пусть подождёт ещё один.

— Дядя, я с вами целиком согласна.

— Неужели? — удивился Хилери.

— Диана просто не способна ни о ком думать — даже о нём. Ей нужно пожить одной с детьми.

— Интересно, — протянул Хилери, — не готовится ли сейчас какая-нибудь экспедиция за костями? Его надо бы на год удалить из Англии.

— Халлорсен! — воскликнула Динни, всплеснув руками. — Он же опять едет. Дядя Эдриен ему нравится.

— Чудно! А он его возьмёт?

— Возьмёт, если я попрошу, — просто ответила Динни.

Хилери опять бросил на неё лукавый взгляд:

— Какая опасная девица! Не сомневаюсь, что кураторы предоставят Эдриену отпуск. Я напущу на них старика Шропшира и Лоренса. А теперь мне пора обратно, Динни: тороплюсь на поезд. Это огорчительно — воздух здесь хороший. Но Луга чахнут без меня.

Динни взяла его руку:

— Восхищаюсь вами, дядя Хилери.

Хилери воззрился на девушку:

— Я что-то не улавливаю ход твоих мыслей, дорогая.

— Вы знаете, что я имею в виду. Вы сохранили старые традиции — служение долгу и всё такое, — и в то же время вы ужасно современный, терпимый и свободомыслящий.

— Гм-м! — промычал Хилери, выпуская клуб дыма.

— Я даже уверена, что вы одобряете противозачаточные меры.

— Видишь ли, по этой части мы, священники, — в смешном положении. Было время, когда мысль ограничить рождаемость считалась непатриотичной. Но боюсь, что теперь, когда самолёты и газы ликвидировали нужду в пушечном мясе, а число безработных неудержимо растёт, непатриотичным становится скорее отказ от противозачаточных мер. Что же касается христианской догмы, то во время войны мы, как патриоты, уже не соблюдали одну заповедь: "Не убий". Сейчас, оставаясь патриотами, мы логически не можем соблюдать другую: "Плодитесь и размножайтесь". Противозачаточные меры большое дело, по крайней мере для трущоб.

— И вы не верите в ад?

— Нет, верю: он как раз там и находится.

— Вы стоите за спорт в воскресные дни, верно?

Хилери кивнул.

— И за солнечные ванны в голом виде?

— Стоял бы, будь у нас солнце.

— И за пижамы, и за курящих женщин?

— Нет, с сигаретами я не примирюсь — не люблю дешёвки и вони.

— По-моему, это недемократично.

— Ничего не могу с собой поделать. На, понюхай!

Динни вдохнула дым трубки.

— Пахнет хорошо — сразу чувствуется латакия. Но женщинам нельзя курить трубку. Впрочем, у каждого свой конёк, о котором человек не умеет судить здраво. Ваш — отвращение к сигаретам. За этим исключением вы поразительно современны, дядя. В суде я разглядывала присутствующих, и мне показалось, что единственное современное лицо — у вас.

— Не забывай, дорогая: Чичестер держится древним своим собором.

— По-моему, мы преувеличиваем степень современности в людях.

— Ты живёшь не в Лондоне, Динни. Впрочем, в известной мере ты права. Мы стали откровеннее в некоторых вещах, но это ещё не означает серьёзной перемены. Вся разница между годами моей юности и сегодняшним днём — в степени сдержанности. Сомнения, любопытство, желания были и у нас, но мы их не показывали. А теперь показывают. Я сталкиваюсь с кучей молодых универсантов: они приезжают работать в Лугах. Так вот, их с колыбели приучили выкладывать всё, что им взбредёт в голову. Они и выкладывают. Мы этого не делали, но в голову нам взбредало то же самое. Вся разница в этом. В этом и в автомобилях.

— Значит, я старомодна, — совершенно не умею выкладывать разные вещи.

— Это у тебя от чувства юмора, Динни. Оно служит сдерживающим началом и порождает в тебе застенчивость. В наши дни молодёжь редко обладает им, хотя часто наделена остроумием, но это не одно и то же. Разве наши молодые писатели, художники, музыканты стали бы делать то, что они делают сейчас, будь у них способность посмеяться над собой? А ведь она и есть мерило юмора.

— Я подумаю над этим.

— Подумай, Динни, но всё-таки юмора не теряй. Для человека он то же, что аромат для розы. Ты едешь обратно в Кондафорд?

— Собираюсь. Дело Хьюберта назначат к вторичному слушанию не раньше, чем прибудет пароходом почта, а до этого ещё дней десять.

— Передай привет Кондафорду. Вряд ли для меня снова наступят такие же славные дни, как те, что мы прожили там детьми.

— Я как раз думала об этом, когда ожидала своей очереди в качестве последнего из негритят.

— Динни, ты молода для такого вывода. Подожди, влюбишься.

— Я уже.

— Что, влюбилась?

— Кет, жду.

— Жуткое занятие быть влюблённым, — сказал Хилери. — Впрочем, никогда не раскаиваюсь, что предавался ему.

Динни искоса взглянула на него и выпустила коготки:

— Не предаться ли вам ему снова, дядя?

— Куда уж мне! — ответил Хилери, выколачивая трубку о почтовый ящик. — Я вышел из игры. При моей профессии не до этого. К тому же первого раза мне хватает до сих пор.

— Да, — с раскаянием в голосе согласилась Динни, — тётя Мэй такая милочка.

— Замечательно верно сказано! Вот и вокзал! До свидания, и будь здорова. Вещи я отправил утром.

Хилери помахал девушке рукой и скрылся.

Динни вернулась в гостиницу и поднялась к Эдриену, но его в номере не оказалось. Несколько расстроенная этим, девушка отправилась в собор. Она уже собиралась присесть на скамью и насладиться успокоительной красотой здания, как вдруг увидела своего дядю. Он прислонился к колонне и разглядывал витраж круглого окна.

— Любите цветное стекло, дядя?

— Если оно хорошее — очень. Бывала ты в Йоркском соборе, Динни?

Динни покачала головой и, видя, что навести разговор на нужную тему не удастся, спросила напрямик:

— Что вы теперь будете делать, милый дядя?

— Ты говорила с Хилери?

— Да.

— Он хочет, чтобы я убрался куда-нибудь на год.

— Я тоже.

— Это большой срок, Динни, а я старею.

— Поедете с Халлорсеном в экспедицию, если он вас возьмёт?

— Он меня не возьмёт.

— Нет, возьмёт.

— Я поеду, если Диана скажет мне, что ей так угодно.

— Она этого никогда не скажет, но я совершенно уверена, что ей на какое-то время нужен полный покой.

— Когда поклоняешься солнцу, трудно уйти туда, где оно не сияет, чуть слышно произнёс Эдриен.

Динни пожала ему руку.

— Знаю. Но можно жить мыслями о нём. Экспедиция на этот раз приятная и полезная для здоровья — всего лишь в Новую Мексику. Вы вернётесь обратно помолодев, с волосами до пят, как полагается в фильмах. Вы будете неотразимы, дядя, а я так этого хочу. Требуется только одно — дать улечься суматохе.

— А моя работа?