Джон Голсуорси - САГА О ФОРСАЙТАХ

— Могло бы повредить, не окажись его конкурент атеистом, так что вышло одно на одно.

— Политика — страшно глупое занятие.

— А всё-таки интересное.

— Раз Дорнфорд сумел шаг за шагом пробиться в адвокатуру, значит, он человек с головой.

— И с какой ещё! Уверяю вас, он любую трудность встретит так же спокойно, как держится сегодня. Ужасно люблю его.

— Вот как!

— Тони, у меня и в мыслях не было вас дразнить.

— Мы с вами всё равно что на пароходе: сидим бок о бок, а ближе всё равно не становимся. Пойдёмте курить.

— Публика возвращается. Приготовьтесь объяснить мне, в чём мораль второго акта. В первом я не усмотрела никакой.

— Подождите!

— Как это жутко! — глубоко вздохнула Динни. — Я ещё не забыла гибель "Титаника". Ужасно, что мир устроен так расточительно!

— Вы правы.

— Расточается все: и людские жизни, и любовь.

— Вы против такой расточительности?

— Да.

— А вам не очень неприятно об этом говорить?

— Нет.

— Не думаю, что ваша сестра расточит себя напрасно. Она слишком любит жизнь.

— Да, но она взята в клещи.

— Она из них выскользнет.

— Мне нестерпимо думать, что её жизнь может пойти прахом. Нет ли в законе какой-нибудь лазейки, мистер Дорнфорд? Я хочу сказать — нельзя ли развестись без огласки?

— Если муж даст повод, её почти не будет.

— Не даст. Он человек мстительный.

— Понятно. Боюсь, что тогда остаётся одно — ждать. Такие конфликты со временем разрешаются сами по себе. Конечно, предполагается, что мы, католики, отрицаем развод. Но когда чувствуешь, что для него есть основания…

— Клер только двадцать четыре. Она не может всю жизнь оставаться одна.

— А вы намерены оставаться?

— Я — другое дело.

— Да, вы не похожи на сестру, но если и вы расточите свою жизнь, будет ещё хуже. Настолько же хуже, насколько обидней терять погожий день зимой, чем летом.

— Занавес поднимается…

— Странно! — призналась Клер. — Глядя на них, я всё время думала, что их любви хватило бы ненадолго. Они жгли её с двух концов, как свечку.

— Боже мой, будь мы с вами на этом пароходе…

— Вы очень молоды. Тони.

— Я старше вас на два года.

— И все равно моложе на десять.

— Клер, вы вправду не верите, что можно любить долго?

— Если вы имеете в виду страсть, — не верю. Вслед за ней, как правило, сразу же наступает конец. Конечно, для парочки с «Титаника» он наступил рановато. И какой — холодная бездна! Бр-р!

— Я подам пальто.

— Не скажу, чтобы я была в таком уж восторге от пьесы, Тони. Она выворачивает человека наизнанку, а я не испытываю ни малейшего желания выворачиваться.

— Мне тоже пьеса куда больше понравилась в первый раз.

— Весьма признательна!

— Она и задевает тебя и проходит мимо. Самое лучшее в ней то, что относится к войне.

— После этого спектакля мне что-то расхотелось жить.

— Он слишком сатиричен.

— Герои словно издеваются над собой. Удручающее зрелище, — слишком похоже на нас самих.

— Зря мы не пошли в кино. Там я хоть подержал бы вас за руку.

— Дорнфорд смотрит на Динни так, словно она мадонна будущего, а он хочет сделать из неё мадонну прошлого.

— Верно.

— Лицо у него в самом деле приятное. Интересно, понравилась ли ему та часть пьесы, которая посвящена войне? Внимание, занавес! Началось.

Динни сидела, закрыв глаза, чувствуя на щеках горячую влагу.

— Никогда бы она так не сделала, — хрипло сказала она. — Не стала бы ни размахивать флагом, ни кричать ура. Никогда в жизни! С толпой, может быть, смешалась бы, но так — никогда.

— Конечно, нет. Это просто сценический эффект. Жаль, потому что в целом акт превосходный. Очень удался.

— А эти несчастные нарумяненные девчонки с их песенкой! Вы заметили чем они несчастней, тем больше нарумянены. А как солдаты насвистывают "Типпеоери"! Страшная, должно быть, вещь война!

— Человек на ней как бы пребывает в исступлении.

— И подолгу?

— В известном смысле — всегда. Вы находите это отвратительным?

— Не берусь судить о чужих переживаниях. Впрочем, брат тоже рассказывал мне кое-что похожее.

— То, что мы испытывали, не похоже на боевой пыл. Можете мне поверить — я ведь по характеру совсем не солдат. Но что там ни говори, война самое большое событие в жизни человека. Это давно уже стало прописной истиной.

— Вы и теперь в неё верите?

— До сих пор верил. Но… Я должен вам сказать, пока есть возможность. Я люблю вас, Динни. Мы ничего не знаем друг о друге, но это неважно. Я полюбил вас, как только встретил, и люблю всё сильнее. Я не жду ответа, я только прошу вас помнить об этом и…

Клер пожала плечами:

— Неужели люди на самом деле вели себя так в день перемирия? Тони, неужели они…

— Что?

— Действительно так себя вели?

— Не знаю.

— Где вы были тогда?

— В Веллингтоне. Только что поступил. Моего отца убили на войне.

— Моего тоже могли убить. И брата! Но все равно так нельзя. Динни говорит, что мама плакала, когда объявили перемирие.

— Моя, наверно, тоже.

— Больше всего мне понравилась сцена между сыном и девушкой. Но в целом пьеса отнимает слишком много нервов. Пойдёмте, я хочу курить. Нет, лучше останемся. Здесь того и гляди встретишь знакомых.

— Чёрт бы их побрал!

— Я пришла сюда с вами, и это самое большее, что я могу для вас сделать. Я ведь торжественно обещала целый год блюсти приличия. Ну, не надо огорчаться. Мы будем часто видеться…

— "Величие, достоинство, мир!" — повторила Динни, вставая. — Помоему, достоинство — это самое важное.

— Во всяком случае, самое труднодостижимое.

— Ах, как эта женщина пела в ночном клубе! И небо — все в рекламах! Я страшно благодарна вам, мистер Дорнфорд. Я долго буду помнить сегодняшний спектакль.

— А то, что я вам сказал?

— Вы очень добры, но алоэ цветёт лишь один раз в столетие.

— Я умею ждать. Для меня вечер был чудесный.

— А где же наши?

— Наверно, ждут нас в вестибюле.

— Как по-вашему, были когда-нибудь величие, достоинство и мир уделом Англии?

— Нет.

— Но ведь "высится где-то зелёный холм вдали от стены городской"!.. Благодарю вас… Я ношу это пальто уже три года.

— Оно прелестно.

— По-видимому, теперь почти вся публика отправится в ночные клубы.

— Процентов пять, не больше.

— Сейчас мне хочется одного — подышать родным воздухом и долгодолго смотреть на звёзды.

Клер отвернула голову:

— Нельзя, Тони.

— Ну, почему?

— Вы и так провели со мной целый вечер.

— Разрешите хоть проводить вас.

— Нельзя, дорогой. Пожмите мне мизинец и возьмите себя в руки.

— Клер!

— Смотрите, вон они, как раз перед нами. А теперь исчезайте. Пойдите

В клуб, выпейте глоток чего-нибудь, и пусть вам ночью снятся лошади. Ну, довольно! И так уж чересчур крепко. Спокойной ночи, милый Тони.