Джон Голсуорси - САГА О ФОРСАЙТАХ

— Летом я заведу себе плоскодонку. Знаете, Клер, в верховьях река ещё красивее, чем здесь.

— Вы научите меня грести?

— А как же!

— Скоро десять. День прошёл чудесно. Тони!

Он бросил на неё сбоку долгий взгляд и завёл машину. Неужели ему всю жизнь вот так стремительно мчаться с нею вперёд? Неужели им не суждена настоящая долгая остановка?

— Хотите спать. Клер?

— Не очень. Но коктейль был жутко крепкий. Если устали, я могу сесть за руль.

— Устал? Нет, что вы! Я просто подумал, что каждая миля удаляет меня от вас.

В темноте дорога всегда длиннее и совсем не та, что при свете. Глаз обнаруживает на ней сотни не замеченных днём предметов: изгороди, стога сена, деревья, дома, повороты. Деревни и те кажутся другими. В Дорчестере Тони остановил машину, чтобы узнать дорогу; их обогнал мотоциклист, и Крум крикнул ему:

— Куда на Хенли?

— Прямо.

Они доехали до следующей деревни.

— Это, должно быть, Неттлбед, — сказал Крум. — Теперь до самого Хенли — ничего, а оттуда до Лондона ещё тридцать пять миль. В двенадцать будем дома.

— Бедняжка! Вам ведь предстоит ещё один конец.

— Ничего, буду гнать как сумасшедший.

Клер погладила его по обшлагу пальто, и они опять замолчали.

Когда машина въехала в лес, Тони неожиданно сбросил газ.

— Освещение отказало!

Мимо, резко притормозив, пролетел мотоциклист и на ходу крикнул:

— Сэр, у вас погасли фары.

Крум остановил машину:

— Этого ещё не хватало. Наверно, сел аккумулятор.

Клер рассмеялась. Тони вылез и, обойдя вокруг машины, осмотрел её.

— Я помню этот лес. Отсюда до Хенли добрых пять миль. Что ж, попытаем счастья, — поползём как-нибудь.

— А если я вылезу и пойду перед машиной?

— Нет, сейчас слишком темно. Я могу вас задавить.

Ярдов через сто Тони опять остановился:

— Мы съехали с дороги. Никогда не водил машину в такой темноте.

Клер снова рассмеялась.

— Вот вам и приключение, мой дорогой.

— А я ещё и фонарь не захватил. Насколько помню, этот лес тянется мили на две.

— Ну что ж, попробуем ещё раз.

Мимо со свистом пролетел автомобиль. Шофёр что-то крикнул.

— Живо! Поезжайте за ним. Тони!

Но прежде чем Крум успел завести мотор, автомобиль уже скрылся. Наверно, съехал под гору или куда-нибудь свернул. Машина Тони медленно поползла вперёд.

— Черт! — неожиданно выругался он. — Опять съехали С дороги.

— Выводите её на шоссе, и подумаем, как быть. Жилья никакого до самого Хенли?

— Никакого. Кроме того, аккумулятор не везде зарядишь. Впрочем, надеюсь, дело не в нём: просто сгорел какой-нибудь контакт.

— Что, если оставить машину и пойти пешком? Здесь в лесу её никто не тронет.

— А потом? — возразил Крум. — Мне ведь с нею нужно утром быть дома. Вот что, я провожу вас до гостиницы, достану фонарь и вернусь. С фонарём я как-нибудь доведу её до Хенли; если не удастся, просто переночую в ней, а утром выеду пораньше и подхвачу вас на мосту.

— Но это же десять миль пешком! А почему нам не остаться здесь вместе до рассвета? Провести ночь в автомобиле — моя давняя мечта.

В Круме шла внутренняя борьба. Целую ночь с Клер! Наедине!

— А вы полагаетесь на меня?

— Тони, не будьте таким старомодным. Остаться здесь — разумнее всего и, кроме того, даже забавно. Будет гораздо хуже, если мы врежемся в другую машину или нас задержат за езду без света.

— Проклятая луна! Никогда её нет, когда нужно! — проворчал Тони. — Вы серьёзно это предлагаете?

Клер тронула его за руку:

— Отведите автомобиль подальше от шоссе. Помедленней. Осторожно! Стоп.

Машину слегка тряхнуло.

— Мы наехали на дерево и встали спиной к дороге, — сказала Клер. Пойду посмотрю, не видно ли нас.

В ожидании её Крум поправил ковёр и подушки сиденья. Он подумал: "Раз она относится к этому так спокойно, значит, любви ко мне у неё нет". При мысли о долгой тёмной ночи наедине с нею его пробирала дрожь: он понимал, какая пытка ему предстоит. Наконец до него донёсся её голос:

— Всё в порядке. Машины совсем не видно. Теперь сходите проверьте вы, а я заберусь внутрь.

Тони двигался ощупью и, лишь почувствовав под ногами твёрдый грунт, сообразил, что выбрался на дорогу. Мрак здесь немного поредел, но звёзд всё равно не было видно. Тони постоял с минуту, затем по-прежнему ощупью побрёл назад. Машина так безнадёжно затерялась во тьме, что ему пришлось свистнуть и подождать, пока не раздастся ответный свист. Да, темно, хоть глаз выколи! Он влез в автомобиль.

— Стекло оставить открытым или поднять?

— Да, но только до половины. Мне очень удобно, Тони.

— Слава богу. Не возражаете, если закурю трубку?

— Разумеется, нет. Дайте мне сигаретку. Ну вот, теперь почти как в раю.

— Именно почти, — чуть слышно бросил Тони.

— Хотела бы я посмотреть на лицо тёти Эм, если бы она увидела нас! Вам тепло?

— Кожаные подушки не пробьёт никакой холод. А вам?

— Очень.

Опять наступило, молчание. Потом Клер сказала:

— Тони, вы меня простите, да? Я ведь дала обещание.

— Не беспокойтесь, всё будет хорошо, — ответил Крум.

— Мне виден только кончик вашего носа — и то лишь когда вы затягиваетесь.

В свою очередь при свете сигареты Клер он увидел её зубы, улыбку на губах и нижнюю часть лица до глаз, утонувших в темноте.

— Снимите шляпу, Клер. И помните, моё плечо к вашим услугам.

— Смотрите, не давайте мне храпеть.

— Храпеть? Вам?

— При случае все храпят. Я тоже могу.

Они немного поговорили, но все, кроме ощущения её близости в темноте, уже казалось ему нереальным. Изредка он различал шум проезжавших по дороге машин, но больше никаких звуков не доносилось: ночь была слишком тёмной даже для сов. Трубка потухла, и Тони сунул её в карман. Клер полулежала на сиденье так близко от него, что он чувствовал её локоть. Он затаил дыхание. Уже уснула? Ну, а ему предстоит бессонная ночь — где уж тут уснуть, когда лёгкий исходящий от неё аромат будоражит все его чувства, а его рука пылает от прикосновения её руки! Даже если все ограничится только этим — и тогда грех тратить такую ночь на сон.

— Тони, если вы в самом деле не возражаете, я положу вам голову на плечо.

— Конечно, кладите!

Голова Клер погрузилась в шарф Тони; лёгкий аромат, напоминавший ему сосновый лес в солнечный день, стал сильнее. Прямо не верится, что она рядом с ним, что голова её лежит у него на плече и что так будет ещё целых шесть-семь часов. Тони вздрогнул. Как все спокойно и прозаично! Ничто в ней не выдаёт ни страсти, ни волнения, словно он её брат. И вдруг его осенило: эта ночь — испытание, которое нужно выдержать, потому что иначе она отшатнётся и уйдёт от него. Теперь она спит. Да, по-настоящему. В этом не может быть сомнений: стоит только вслушаться в ритмический звук, издаваемый её горлом, — звук, трогательно слабый, как клохтанье птенца, немножко забавный и бесконечно дорогой! Что бы ни было дальше, одного не зачеркнёшь — он всё-таки провёл с нею ночь! Тони сидел тихо, как мышь, если, конечно, мышам случается сидеть тихо. Чем глубже Клер погружалась в сон, тем тяжелей становилась её голова и тем доверчивей она прижималась к нему. Он сидел, вслушивался в её дыхание, и чувство его к ней углублялось, превращалось в страстное желание защищать её и служить ей. А ночь, холодная, непроглядная, беззвучная, — машины по дороге больше не шли, — разделяла с ним его одиночество. Она бодрствовала и дышала, словно огромное, мрачное, всепоглощающее чудовище. Да, ночь не спит. Тони отдавал себе в этом отчёт впервые в жизни. Ночь, как и день, не знает сна. Глухая и равнодушная ко всему, она тоже наделена жизнью: она не говорит, не движется, только бодрствует и дышит. Лунная и звёздная или беспросветная и глухая, как сегодня, она всегда — великий спутник человека.