Лариса Исарова - Когда им шестнадцать

Раньше всех появлялся дед тети Даши, сухой старичок с чапаевскими усами и в огромной мохнатой шапке. Когда ему влетало за нее, он помаргивал и смешно извинялся.

— Да босая она у меня, голова-то, мерзнет, проклятущая, что с ней делать-то будешь.

У них была уйма детей, внуков, родственников, и тетя Даша требовала, чтоб о ее болезни всем сообщили. Они часто приходили и занимали всю палату, но мы терпели. Уж очень она была счастливая после их нашествия, хоть и приговаривала:

— Ни спокою, ни тишины от них, вы уж простите глупых, но разве им закажешь…

С появлением деда Нюра обычно начинала вздыхать, вертеться.

— Что-й-то мой запаздывает…

И тут, печатая шаг, входил большой цыганистый дядька, четким жестом ставил стул у ее койки и, нагнувшись, четко целовал ее в середину губ.

— Дети здоровы, нарушений нет! — а потом начинал выгружать кульки и банки из разбухшего портфеля.

Но теперь раньше них в палату заглянула худенькая и бледная девочка и, щурясь, начала:

— Простите, не в вашей ли палате…

— Мама! — заорала новенькая Галя, — а я еще не резанная!

Они обнялись и стали хихикать и шептаться, как сестры.

И в этот вечер в нашей палате появился Володя.

— Добрый день! Я — брат милосердия, дежурю у вас два раза в неделю, — голос этого парня в белом халате и белой шапочке был удивительно домашний.

— Как дела? Все идут на поправку?

Выбритый, загорелый, он стал обходить палату, заглядывая в наши температурные листки.

Нюра тут же заговорила льстивым голосом, величая его «доктором», но он объяснил, что еще не доктор, а лишь студент пятого курса. Потом за него уцепилась и тетя Даша. А он сказал, видя склад продуктов на ее тумбочке:

— Вам нельзя ни соленого, ни жирного.

— А осетринки? Мне такую осетринку принесли, так и тает во рту.

— И осетринки нельзя.

— Хоть кусочек? Володечка, миленький, неужели один кусочек вредно?

— Вредно, бабуся, вредно, после приступа вам надо есть меньше.

— Грешна, ох, грешна, люблю поесть! И больше всего сальца, свиного сальца…

— И сальца нельзя.

Я бы на его месте стукнула ее чем-нибудь по голове, а он проявлял такое терпение, что даже страшно становилось, как ненормальный. Зато ко мне он подошел на минутку, спросил, какие жалобы, я пожала плечами и заметила, что у него глаза зеленые с черными точками, и тогда он застрял около Гали.

— Ой, а можно не резать? — Ныла она слезливо, но без слез.

— Нет, резать надо, чтоб потом не болело.

— А вы кто? Сестра?

— Вроде. Я брат милосердия.

— Нет, сестра. И тогда вы не дядя Володя, а тетя Володя!

Мать замахала на нее руками, а Володя улыбнулся и сказал, что она — молодец, не каждый шутит перед операцией.

— Сейчас я повезу тебя на операцию. Больно будет один момент. А потом станет не больно. И ты не будешь плакать?

Она засопела и схватила мать за руку.

— Обещай мне не плакать.

— А вы будете стоять рядом, тетя Володя?

— Буду, если ты не начнешь орать.

— Не начну, — сказала Галя дрожаще, — я вам песни петь буду.

И Володя молниеносно ввез в палату качалку, уложил ее поверх одеяла, завернул крест-накрест, и они исчезли. Ни у кого в этой больнице я не видела такой ловкости, таких гибких и точных движений.

…Ну, в общем, привез потом Володя Галю, и она была бледная, но очень гордая и хвастала:

— А я пела, мамочка, я не плакала, спроси тетю Володю!

Потом она схватила его руку, когда он ее уложил и дал пузырь со льдом, и стала просить, чтоб он скорее вернулся в нашу палату. Он пообещал, и она заявила:

— Так и запомню, учтите, вы должны держать слово.

— Сдержу, если ты будешь вести себя, как большая. Тогда не только мама, но и папа будет тобой гордиться.

— У нас нет папы… — сказала Галя, и в палате все замолчали, мать ее стала комкать косынку, а Володя заторопился.

После его ухода Галя спрашивала у нас, «а долго будет еще болеть? А почему жжет живот?», и вдруг сказала:

— Мама, а дядя Володя замужний?

Мы расхохотались, но появился Володя со щприцем, и она снова завопила. Хотя укол вынесла без звука, только вздохнула, когда Володя осторожно вытянул иглу. А я не могла глаз отвести от его пальцев, никогда ни у одного парня я не видала таких ласковых, плавных движений.

Ночью я плохо спала. Мешала духота, шумы в коридоре. Галя застонала, и Володя мгновенно появился и сел на ее койку.

— Потерпи, девочка, утром легче будет.

— Пить так хочется…

— Нельзя, Галочка, тошнить начнет.

А это интересно — быть доктором? — спросила Галя шепотом.

— Интересно, Галочка, интереснее всего на свете.

— Ой, а я не знаю, кем буду….

— Ну, у тебя есть еще время подумать…

Володя с ней говорил уважительно, серьезно, и она перестала стонать и даже сказала:

— Ладно, идите, вам тоже спать надо.

— Ничего, мне еще не хочется спать, — он зевнул.

— Ой, врете!

Они засмеялись тихонько, и я вместе с ними.

Прошло два дня. Я и Галя с нетерпением ждали Володю. Только она вслух о нем всех спрашивала, а я молчала.

Нюра, конечно, скоро к ней прицепилась с бестактными вопросами.

— А где твой папка?

— Не знаю.

— Как это — не знаю?

— Мамка пять рублей на меня получает.

— И никогда папку не видела, даже карточку?

Я начала покашливать, но Нюра на меня внимания не обращала.

И я сказала, что о Галиной семье не стоит расспрашивать, что это — некрасиво.

Тогда она откровенно захихикала.

— Больно нежная! Ты бы с мое помыкалась… — и начала рассказывать о своей юности.

— В твои годы кто я была?! Девка, голь перекатная. Ни одежки справной, ни избы, все немец попалил, мамку и сестренок расстрелял. Вот и ушла я в город, и сразу попала к одним в прислуги. Ничего люди были, не жадные, даже кое-чего из барахлишка подбрасывали, не новое, а крепкое.

— Да, жизнь такая тяжелая… — посочувствовала ей Галя. Мы так и покатились. Тетя Даша даже запыхалась, приговаривая:

— Вот дети нонче пошли, все, ну все как есть, их касается.

— А что? — Галя обиделась, — мы вправду с мамкой обо всем говорим. Она мне такие истории вечером рассказывает, не хуже ваших.

Нюра на нее рукой махнула, как на воробья, и продолжила.

— А с этим, с мужем моим я в поезде познакомилась, как к подружке ехали. Он солдатом был, их целая орава влезла в вагон. Тут он меня и приметил. Я с поезда на станцию — и он, в клуб — и он, и давай меня на танцы звать. А я не пошла. А подружка моя на одну девку показала и говорит, что эта за ним бегает, а он не смотрит даже, гордый больно. А девка видная, в платье цветастом, ну, думаю, я ему, наверно, только с пьяных глаз и померещилась.

На пухлом лице Нюры появилась мечтательная улыбка, точно она о «Ромео и Джульетте» рассказывала.

— А через месяц, гляжу, является, у подружки адрес узнал. И с того часу стали мы с ним гулять, хорошо, законно, а как срок его вышел, так и поженились. Хозяйка нас жалела, ни кола, ни двора нет. Покидала она нам старье в кухне на пол, закрыла нас, мой-то шинельку скатал, под голову положил, моим ватничком накрылись… — и вот уже пятнадцать лет вместе отслужили.