Анна Броделе - Верность

И он подал секретарю письмо молодежи.

Гулбис внимательно прочитал письмо, вернул его и покачал головой:

— Отчего же нет? Конечно, можно попробовать. Может быть, кое у кого проснется совесть. Так вы уверены, что через год у вас будет электричество?

— Этого мы должны добиться во что бы то ни стало! — жестко сказал Юрис. — А то какая же это жизнь.

— Трудновато будет. Сеть далеко. Ты интересовался — позволят вам подключиться?

— Как будто позволят, — сказал Юрис. — Во всяком случае, надеюсь, что и ты замолвишь за нас словечко…

— Ты мне кто — крестник, что ли? — усмехнулся Гулбис. — А вообще-то в какой-то мере — да. Ведь это я тебя в твою «Силмалу» посватал. Скажу тебе откровенно: мне нравятся широкие программы… Даже если это только мечты… да! Когда идешь в наступление, не знаешь, что тебя ждет — удача или неудача, но без наступления победы не видать. Вот так. Ну, как ты с людьми ладишь? Начали верить тебе?

Когда Юрис встал, чтобы проститься, Гулбис, пожимая ему руку, серьезно и просто сказал:

— Желаю тебе удачи. Ты на нас не обижайся, если мы что-нибудь не так… мы тоже только люди.

Гулбис ни словом не напомнил о «строительстве», и Юрис понял, что он тоже не согласен с Мареном.

Отправив письмо, Юрис не стал задерживаться в Таурене. Когда он ехал через бор, где в знойном воздухе крепко пахло смолой и хвоей, послеобеденное солнце уже стояло высоко. Стройные, величественные, с густыми неподвижными кронами, медленно скользили мимо деревья. Это был участок «Силмалы». Зимою тут запоют пилы, затрещат огни и поднимутся столбы новой электролинии. Нет, он ни за что не отступит, несмотря ни на какие трудности. Отступить — это отказаться от механизации, а без механизации не будет и удоев. Неужели он, которого так тянет к технике, станет работать по-прадедовски? Это позор.

Дома Юрис переоделся, на скорую руку поел и попросил шофера, чтобы тот подбросил его к «Ванагам», куда сегодня были посланы два человека из строительной бригады оборудовать силосные ямы. До вечера он проработал вместе с ними.

Ирма подошла и с удовлетворением сказала:

— Ну, этой осенью сердце мое будет спокойно.

— А мое не будет, — ответил ей Юрис, — пока мы вместо этой развалины не построим современную ферму.

— Когда это еще будет, — вздохнула Ирма, подняла доску и подала ее мужчинам. Она не привыкла стоять без дела и смотреть, как другие работают.

— И над каждой кормушкой — лампочка, — добавил Юрис.

— Ох… — Ирма улыбнулась и покачала головой.

А Марена разговор с председателем «Силмалы» выбил из колеи. Он был поражен, растерян и рассержен. Такой дерзости он еще не видел. Да еще от мальчишки. Так вот что у него на уме… Так вот как он смотрит на руководство! Хорошо, что он, Марен, будет теперь знать это. С Бейки нельзя глаз спускать.

Марен работал в Тауренском районе уже много лет. Сразу же после Великой Отечественной войны его назначили инструктором уездного комитета комсомола. Он неутомимо гонял пассивных комсоргов, грозно разносил их по телефону, приказывал и требовал. Уже тогда он не терпел, когда ему возражали, и не возражал сам вышестоящим. Один инструктор однажды сказал, что Марен даже наедине со своей рубахой не позволит себе усомниться в правоте начальства.

Годы шли, и он стал секретарем райкома комсомола. Весьма усердным и активным секретарем. Среди комсомольцев района рассказывали такой случай: к Марену пришел какой-то колхозный комсорг и доложил ему о непорядках в колхозе. Марен тут же, в присутствии комсорга, снял телефонную трубку и позвонил секретарю райкома.

— Товарищ секретарь, я раскрыл в колхозе «Свободный труд» вопиющие безобразия… — И пересказал секретарю обо всем, что ему сообщили, как о результатах своей бдительности.

Так он шаг за шагом делал карьеру. Встречались люди, которым нравилась его угодливость. Попадались и такие, которые ошибались, принимая маренский карьеризм за служебное рвение и преданность делу партии.

Марен просто не выносил возражений со стороны подчиненных: в таких случаях он даже не выслушивал собеседника. Вот почему работники райкома, не желавшие ссориться с секретарем, часто соглашались с Мареном, скрывая свое мнение.

Но Гулбис был не из таких.

Между ним и первым секретарем часто возникали «стычки». Секретари расходились и в своих симпатиях к людям.

Гулбис уважал активных и бесстрашных людей, он любил работников, которые отстаивают свои мысли, если они уверены в своей правоте, и презирал трусливых соглашателей. Он прислушивался к другим, если те оказывались правыми.

Уже вечером, сидя дома за столом и перечитывая газеты, первый секретарь в мыслях все снова и снова возвращался к сегодняшнему неприятному разговору. Нет, Бейке это так не сойдет.

Никогда еще ни на одном пленуме никто не выступал так нагло. Подсолнечная кампания! Ишь как они это называют! Конечно, это враги. Марену было ясно одно: каждый, кто противоречит, — враг или прислужник врага. К этому Бейке надо присмотреться получше.

Небо затянуло уже с самого утра, но дождя не было. Не было и ветра, который разогнал бы серые облака. Однообразным и пасмурным будет, наверно, весь день. Как противно. В такую погоду не хочется ничего делать, словно жизнь надоела, и ты не знаешь, куда себя девать.

Ах, уж лучше дождь — пускай он льет, шумит в листве деревьев, пускай бьет по крышам и стучит в окна. Все как-то веселее — ты знаешь: тучи, разорванные ветром, уплывут прочь, и в голубых просветах неба опять засверкает солнце. А теперь тучи черным покровом тянутся над садом Сермулисов, в комнатах темно и мрачно.

По радио передают какую-то лекцию о сельском хозяйстве, но голос диктора часто заглушается треском — где-то в стороне Риги грохочет гром.

Валия подошла к приемнику и выключила его. Единственно хорошее, что в такую погоду, никто не гонит тебя в поле. С клевером ничего нельзя делать, ко ржи еще не приступали. Укладывать в ямы силос — с этим пускай сами справляются. Надо бы съездить в Таурене, посмотреть, может, новые шерстяные ткани прибыли, летом лучше покупать, не хватают так. Но как туда попасть — день не базарный, и машины нет.

Валия достала журнал мод и принялась рассматривать уже сто раз виденные и изученные модели. Полистав журнал, взяла начатое вышивание и уселась у окна. Вдела в иголку цветную нитку и начал шить. В голове, сменяя друг друга, мелькали не очень связные мысли. Надо сходить к Аустре Лапинь за обещанным романом, но в воскресенье из Эзерлеи, наверно, приедет в гости тетка, сестра матери, и привезет телку от своей Кармен… Вот это корова, по целому ведру молока дает, и какого жирного. Телку хотел взять колхоз, но тетка обещала ее Сермулисам и сказала, что родился бычок. Может быть, придется съездить с теткой в Эзерлею — это близко от Таурене. В будущее воскресенье в Таурене приедет рижский театр… Оставаться там на всю неделю не имеет смысла. Тетка еще заставит яблоки чистить — чисти, пока на душе кисло не станет, а пальцы так почернеют, что даже красной смородиной не отмоешь. Пускай они сами чистят и сушат такую прорву яблок… Ну и тоска — ни одного настоящего парня… Рейнголд тогда вечером зачем-то забежал, попросил воды — ясно, что не напиться прибегал. Валия усмехнулась. Танцевать он умеет и такой… внимательный. Только в кружок танцев не пришел, дурень этакий, из-за него все расстроилось. Красивый, видный парень. Второго такого в колхозе, пожалуй, и нет, разве что новый председатель, но тот пока на девушек внимания не обращает… Надо ответить на письмо Зане Вилкуп; когда поедет в отпуск, пускай капроновых чулок привезет — тут, в Таурене, никакого выбора. Да что тут вообще есть? Валия презрительно надула губы. Придумать бы что-нибудь, чтобы вырваться отсюда. Приедет Зане, надо поговорить с ней, может, она подыщет ей какую-нибудь работу… Тогда пускай мать делает что хочет — уедет, и все. Уехать на авось у Валии не хватало смелости. А что, если она не найдет ничего подходящего? Нянчить детей, как Дзидра, или делать какую-нибудь тяжелую работу она не хотела. А Сермулиене уже не раз грозила дочке — если не послушает и убежит в город, то на помощь из дома пускай не надеется, а сама перебивается как знает. А это не очень-то заманчиво. Она росла под крылышком заботливой матери и не умела думать о завтрашнем дне. Затем она вспомнила странное письмо, которое ей вчера дали подписать… Она подписала — уж очень просил ее Рейнголд. В конце концов, ей-то что — жаль, пускай печатают в газете что хотят. Вот будет забавно, когда Зане и Дзидра прочитают. Так они и вернулись! Смешно!