Анна Броделе - Верность

И тут же побранила себя за то, что упомянула бога. Но что делать, когда у человека такой глупый язык? Непременно что-нибудь невпопад скажет.

«Как он побледнел после этого несчастья», — думала Алине, всматриваясь в лицо председателя. И у нее вдруг сжалось сердце при мысли о том, что и с ее сыном могла случиться такая же беда… а то и больше — могло совсем убить.

— Не знаю, как благодарить вас… — сказала она, запинаясь и глядя мимо Бейки. — Всю жизнь перед вами в долгу буду.

— Да что вы! — смутился Юрис. — За что?

— За то, что сыну жизнь спасли… — Алине повернулась к нему.

Юрис махнул рукой:

— Да что говорить.

— Вам уже лучше? — спросила Алине, чтобы начать разговор.

— О, я теперь лентяйничаю, — похвастал Юрис, — чтобы угодить жене и друзьям. Я уже почти здоров.

— Нет, нет! — возразила Алине. — Вам надо еще полежать.

— А как вы живете? — спросил Юрис. — Даце приданое готовите? Поскорее встать хочется, чтобы у нее на свадьбе потанцевать. Даце ваша на редкость хорошая девушка.

— Не жалуюсь, — сдержанно сказала Алине. — Они у меня оба неплохие.

— И зятя неплохого получите, — продолжал Юрис. — Максис парень хороший.

— Да, кажется, не ветрогон, — согласилась Алине.

— Остается только Теодора поженить, — пошутил Юрис, — тогда у вас дома будет полно народу.

«Нет, так я ничего и не скажу, — вдруг рассердилась на себя Алине за свое малодушие, — просижу, как дура, и уйду». И вдруг она с нажимом разгладила снятый с головы платок и начала:

— Пришла к вам поговорить о своем сыне… не знаю, поверите ли вы мне или не поверите, но я ручаюсь головой…

И Алине во всех подробностях рассказала про столкновение Теодора и Эгона, поделилась своими опасениями.

— Я чем угодно поклясться могу, что это ложь… что Теодор ничего такого… я ведь знаю… — закончила она и, сжав губы, с опаской посмотрела на Юриса. Верит?

Юрис слушал ее очень внимательно. Когда Алине закончила, он слегка коснулся рукой ее плеча.

— Хорошо сделали, что выгнали его. Эгон Брикснис нахал… нехороший человек.

Алине быстро кивнула головой:

— Хороший о другом так говорить не станет.

— Вам волноваться нечего. Каждый из нас умеет отличить черное от белого. О Теодоре никто так думать не станет, никто. Можете не сомневаться.

— Спасибо вам… — сказала Алине дрожащим голосом. — А я думала… кто знает… дойдет до вас, и поверите.

— Неужели вы думаете, что мы такие легковерные?

— Вы, может быть, сердитесь на меня… за этих свиней тогда?.. — запиналась Алине.

— Ну, это совсем другое. Вы не хотели, силой вас заставлять нельзя было. Работу ведь надо любить, не правда ли? Что поделаешь, если вам эти хрюшки не по душе пришлись. А я тоже горячий… Вот мы и не поладили. Да и зачем старое вспоминать?

То, что Юрис признал свою горячность и не помнил зла, совсем обезоружило Алине. Ей хотелось сказать, что и она сама была тогда виновата, но как себя же осудить? Она только глубоко вздохнула.

Юрис истолковал ее вздох по-своему.

— Вы не горюйте. Все будет хорошо. Никто не требует, чтобы вы такое бремя себе на плечи взвалили… вы уже немолодая. По правде говоря, в ваши годы уже пора отдохнуть… Ну, ничего, когда-нибудь мы и до этого доберемся…

— Ого… — Алине энергично махнула рукой. — Глупости! Пока человек жив, ему надо что-то делать. Разве об этом речь?.. Так я пойду. Не обессудьте, что я так… и поправляйтесь. И большое, большое вам спасибо!

Насколько легче были теперь ее шаги, когда она шла по дороге, где уже начинал рыхлеть снег. Еще бы — такая тяжесть с плеч свалилась. Нужно спешить домой и браться за работу, брошенную утром. И Алине на ходу прикинула, что еще нужно сделать. Надо замесить хлеб, — сегодня она начала последний каравай, — поставить варить капусту, починить Теодору одежду, которая так рвется в лесу. Потом попарить картошку для свиньи, выкинуть из загородки навоз. Работы непочатый край.

И, вспомнив слова Юриса об отдыхе, Алине усмехнулась. Глупости какие… Что она — столетняя старуха? И руки и ноги еще слушаются. Но вообще Бейка человек хороший. Что верно, то верно. Тот, кто о нем плохое говорит, сам негодяй.

Навстречу шла женщина с большим бидоном. Поравнявшись с Алине, она поздоровалась и хотела пройти мимо.

— Добрый день, Терезе! — громко ответила Алине и остановилась. — Из лавки идешь?

— Из лавки.

— За керосином ходила? Привезли?

— Да, — сказала Терезе, — сегодня утром.

— У тебя ведь много уходит, — по-дружески кивнула Алине головой. — Все уже опоросились?

— От четверых еще жду.

Терезе поставила бидон на снег. Они немного поговорили о свиньях, о помете, Алине удивилась, что пятнистая принесла даже восемнадцать поросят, у Терезе, понятно, работы хватает, но она намного моложе, чем Алине… Алине это уже не по силам. А вообще она на здоровье не жалуется, дай бог каждому, но годы, конечно, подходят.

Когда они расстались, Терезе все удивлялась, с чего это Алине вдруг такая разговорчивая стала? Затем вспомнила, что скоро у Даце свадьба, и решила, что поэтому у матери, наверно, на сердце радостно…

— От кого тебе письмо? — спросил Дижбаяр, войдя в залитую весенним солнцем комнату.

— От Илмы, — коротко отозвалась Ливия.

— Что хорошего она пишет? Опять сюда примчится?

— Что ей тут делать?

— Ну конечно, Бейку ей теперь уже не заполучить, — насмешливо сказал Дижбаяр.

— Очень он ей нужен! — Ливия пожала плечами.

— А как же с ребенком?

— Никак. Оказывается, Бейка написал ей: если она настаивает на том, что ребенок его, то готов взять ребенка к себе, а если Илма не хочет этого, то будет посылать ей деньги.

— То есть алименты, — поправил Дижбаяр.

— Алименты, да… но тут заварила кашу Илмина мать. Та за мальчишку умереть готова; узнав, что Бейка хочет взять ребенка, она подняла страшный шум. Стала при соседях Илму поносить как последнюю собаку, назвала ее уличной девкой: хочет родное дитя спихнуть чужому человеку, тот и не отец ребенку. Пускай Илма хоть повесится или отыскивает своего бухгалтера, а она мальчика никому не отдаст, ей милостыня от чужих не нужна. Илма махнула на все рукой и уехала в Латгале с концертами.

— С характером старуха, принципиальная, — сформулировал Дижбаяр. — Зря весь этот шум подняли.

— Ну и что? — Ливия строптиво вскинула голову. — Хоть попугали их.

— Они тоже оказались с характерами и принципиальными.

— Откровенно говоря, я не ожидала этого, — призналась Ливия. — Я думала, что он побоится скандала, и наша дорогая библиотекарша с носом останется. И уберется в Ригу — проповедовать свои идеи. А он, черт этот, оказывается, никого не боится.