Ким Сын Ок - Зарисовки ночной жизни

Когда я услышал от знакомых о том, что Ким Суман потерпел крах в личной жизни, было как-то неудобно делать вид, что я не в курсе событий. Поэтому, под предлогом того, что мы давно не виделись, я зазвал его поужинать.

Ходили слухи, будто его жене стало известно о романе мужа с какой-то вдовушкой, после чего разгневанная супруга потребовала развода, забрала детей и все имущество Ким Сумана. Сам же горемычный донжуан вынужден был оставить должность начальника отдела в крупной корпорации. Ныне он работает в какой-то частной фирмочке и ютится в захудалой съемной комнатке.

Конечно, нельзя сказать, что меня совсем уж не терзало любопытство по поводу подробностей произошедшего. Но, дав себе зарок не расспрашивать до тех пор, пока он сам не заговорит, я привел его в рыбный ресторан недалеко от моей работы. Мысленно я представлял, как дам ему совет не бросать попыток примирения с супругой хотя бы ради будущего достигших студенческого возраста детей, у которых и пора свадеб не за горами.

— До меня доходили слухи… А делать вид, что я не в курсе… как-то не по мне это…

В ответ на мои невнятные объяснения, отчего мне вдруг захотелось пропустить с ним по стаканчику, Ким Суман коротко и ясно поведал мне о причине и обстоятельствах, приведших его — человека, дожившего до пятидесяти лет, — к краху семейной и личной жизни. Историю свою он рассказал спокойным и размеренным тоном, без лишнего возбуждения, как бы в благодарность за приглашение на ужин.

— У каждого из нас есть как минимум одна какая-нибудь слабость. И эта самая слабость может превратить жизнь человека во что-то невообразимое. Кто-то стремится к власти, кого-то влекут деньги, у кого-то тяга к выпивке, иных не оторвешь от азартных игр, других неудержимо влечет противоположный пол и плотские страсти. Моей же слабостью были вдовы — женщины, которые в полном одиночестве растят своих детей.

Наверное, это из-за моей матери. В двадцать лет она осталась одна и поднимала нас без отца. Детство наше проходило в бедности на фоне военной разрухи. Только пережив на собственной шкуре, знаешь, каково это… Если сейчас-то, в довольно благополучные времена, несмотря на то, что глава семьи старается изо всех сил добывать средства на жизнь, ему с трудом удается нормально прокормить и одеть домочадцев. Что уж там говорить про мытарства моей бедной матери, которая должна была в ту голодную пору совсем одна, без помощи какой-никакой родни, содержать целое семейство. «Мам, нам велели сдать деньги в фонд класса», — осторожно сообщал я. «Да-да», — машинально говорила она, потерянно глядя невидящим взором в небо.

Ее печальный образ навсегда остался в моем сердце.

Где бы я ни находился, даже среди пассажиров метро по выражению лица или поведению я мгновенно мог выделить изо всей толпы вдову, тянущую в одиночестве свою горемычную лямку. Выражение их лиц, жесты, поведение — все это до капли походило на то, что я видел у матери. Поэтому я и не мог равнодушно пройти мимо вдов, неважно, старше они меня или младше. Во всех них я видел свою мать, во всех них чувствовал родство души и всех их без исключения жалел.

В своей жизни я оказал посильную помощь нескольким женщинам. Разумеется, моей помощи было недостаточно, но, исходя из моего положения, я добросовестно старался сделать все, что мог, и только после этого мне становилось спокойнее на душе.

В студенческую пору я устроился репетитором в одну семью, где одинокая мать, воспитывающая четверых детей, едва-едва сводила концы с концами, добывая средства к существованию торговлей в крохотном магазинчике письменных принадлежностей. Я не брал плату за обучение. Вместо этого мы решили, что я буду помогать всем четверым в учебе и три раза в день у них столоваться.

Благодаря таким «подвигам» моя собственная успеваемость скатилась ниже некуда. И только после того, как я благополучно помог старшему из детей поступить в престижную школу высшей ступени, я переложил обязанности по обучению младших на его плечи, наказав обращаться ко мне в случае трудностей. Таким образом я освободил себя от этой обузы. А иначе мне не удалось бы нормально окончить институт.

Уже тогда я осознал одну важную закономерность жизни, которая заключалась в том, что из-за сострадания, внезапно просыпающегося во мне при воспоминании о моей бедной матери и заставляющего безрассудно бросаться на помощь, мне ничего не остается, как жертвовать чем-то своим. Однако стоило мне увидеть тяжко вздыхающую женщину с потерянным взглядом, как я напрочь забывал о своих обстоятельствах и скудных средствах. Вот это-то и было моей главной слабостью!

Я напоминал азартного игрока — шулера, доигравшегося до тюрьмы, который сразу же по освобождении, увидев игральные карты, забывает про все на свете. Видя надрывающуюся из последних сил женщину, тянущую за собой мальцов, я уже не вспоминал про свою зарплату с гулькин нос, про настороженное выражение лица моей всеведущей жены, пристально следящей за проявлениями моей слабости, и без оглядки бросался на помощь несчастной вдове.

Очередную горемыку, из-за которой все и пошло кувырком, я встретил в метро год назад, примерно в это же время года. Несмотря на поздний час, народу в вагоне поезда было порядочно. Напротив меня сидела девочка лет четырех вместе с матерью, и ребенок явно выводил мать из себя своим хныканьем. Обе некрасивые и неопрятные, в обносившейся и застиранной одежде. На вид женщине можно было дать лет так около тридцати. Если бы в этот час они были дома, то, скорее всего, девочка уже бы спала… Сонная, капризничая и хныча, она ерзала на узком сиденье лавки. Честно сказать, даже мне было не очень приятно лицезреть эту картину со стороны. Вначале мать пыталась ее успокоить. Однако в какой-то момент она вдруг словно взбесилась и закричала: «Замолчи! Закрой свой рот!», а затем дала дочери пару пощечин. Для этой женщины ничего, кроме собственного жалкого положения, конечно же, не существовало. Ну разумеется, это была вдова…

Девочка начала сучить ногами и, плача навзрыд, закричала:

— Мама, я обкакалась. Ты ругаешься, вот я и не утерпела…

Больше я смотреть на это не мог.

Я вскочил с места и подошел к ним. Взял девочку на руки и, поторапливая молодую вдову, вышел на ближайшей станции. Там я отвел их в туалет и, раздев девочку, вымыл ее. Ребенок, словно я приходился ему папой или дедушкой, крепко прижимался ко мне.