Елена Елисеева - Жить в эпоху перемен

— Чего? — удивился баритон.

— Ты — обыкновенный или «голубой»?

— С утра вроде нормальным был… А что?

— Да у нас педикам скидка. Кайф-то женский, понимать надо… Стоимость товара — пятьдесят тысяч рублей. При получении товара покупатель обязуется выполнять все инструкции продавца. При отказе от выполнения инструкций кайф не поставляется, предоплата не возвращается. Понял? Иди, расписывайся.

Я заглянула в щелочку между шкафами и совсем потеряла всякое соображение. Комнатка была плотно заставлена ящиками с персиками, стоял раскрытый джутовый мешок сахара, коробка, почти доверху наполненная персиковыми очистками вперемешку с косточками, на электрической плитке что-то подозрительно булькало. Коля звякал какими-то инструментами типа хирургических, а толстый мужик опасливо расписывался.

— Садись и чисти персики. Норма — четыре кило за пятнадцать минут, — скомандовал Коля, всунул в руки сластолюбцу ножик и, слегка насильничая, опустил на стул.

— Да ты что?.. — начал мужик, но Коля твердо сказал:

— Не хочешь — свободен, кайфа не получишь, предоплату не возвращаем.

— Жулики! — возмущенно выразился клиент и схватил свой первый персик.

Здесь уже, как говорится, и к доктору ходить не надо: Коля с Гришей были мошенники, а я влипла в их компанию. Вероятно, к вечеру нас всех посадят, и за дело. Бедные дети мои!

— Живенько, живенько! — командовал Коля. — Тебе еще полтора кило чистить, а осталось шесть минут!

Он включил магнитофон. Оттуда мерзкий, гнусавый голос начал нудный рассказ: «Задержки по выплате детских пособий… Рассмотрен вопрос об отмене бесплатного образования… Пьяный муж зарубил жену и шестерых голодных детей… Продолжительность жизни катастрофически… К концу года инфляция достигнет…» — и дальше без конца.

— Начистил? Давай в кастрюлю, вот тебе сахар, и вари варенье. Пригорит — кайфа не получишь, предоплату не возвращаем!

Мужик брезгливо повертел в руках кастрюлю:

— Да ты что? Я сроду к ним не прикасался. И хамню эту притиши, по мозгам бьет.

— Предоплату не возвращаем!

Бедолага буркнул что-то плохо цензурное, вывалил персики в кастрюлю, засыпал туда же сколько-то сахара и пошел шуровать ложкой по дну. Коля прибавил звук, раздался сумасшедший младенческий рев, который, то стихая, то разрастаясь вновь, тем не менее набирал уверенное крещендо. Поверх песни ангелочка послышался девичий писк: «Мамочка, я, кажется, залетела, только папе не говори!», девицу перебил мужской рык: «Есть у меня чистые носки, в конце-то концов?», потом ребеночек покрыл все прочие звуки, пока не пробился дребезжащий голосок старушонки: «Говорила я тебе, сынок, чтобы с распиской не торопился!» Древнюю ветошь забил душераздирающий мужской вопль: «Даст же мне пожрать кто-нибудь сегодня или нет!» — а звонкий пионерский голос отрапортовал: «Мам, у меня опять сапоги разорвались!» Голосок мальчугана растворился в хорошо откормленном басе: «Я вам, милая, плачу не за беготню по больницам и школам!»

Коля все прибавлял и прибавлял громкость, внимательно следя за состоянием мужика и степенью готовностью адского варева. Мужик невротически ковырял ложкой в кастрюле, и они с персиками постепенно доходили.

— Да выклю… — заорал он наконец, шваркнув ложкой о стену, испачканную пятнами персикового варенья, и Коля вырубил магнитофон. Нестерпимая тишина обрушилась на нас. Покой. Нирвана. Кайф.

— Ка-а-а-йф, — прерывающимся голосом простонал мужик, изогнулся дугой над плиткой и, обмякнув, опустился на стул, в изнеможении закрыв глаза и слабо улыбаясь.

Коля ловко перевалил варенье из кастрюли в банку, нахлобучил сверху полиэтиленовую крышку, налепил этикетку: «Женский кайф. 1 кг», всучил банку обессиленному клиенту, нежно приподнял его за шкирку и, приговаривая: «Иди себе, дорогой, у нас очередь», вывел на улочку через запасной выход.

— Следующий! — крикнул он медицинским голосом и шепнул в щелочку: — Ну как, Анна Сергеевна? Вареньица домой возьмете? Мы с каждого клиента по три кило навариваем!

На пороге моего кабинетика возник смущенный Семенякин:

— Здравствуйте, Анна Сергеевна. — И он пропустил вперед очень высокого и очень коротко стриженного человека, одетого, как водится, в черную кожу.

— Начальник районного отделения милиции Борис Сергеевич Нечипоренко, — представился он и вынул из нагрудного кармана документы.

Арестовывать пришли, екнуло у меня внутри. Доигралась. Руки заходили ходуном. Дети! В доме оставалась заначка — пятьсот долларов, холодильник был забит, за школы-институты я, слава Богу, заплатила вперед. Как многодетная мамаша, я могла рассчитывать на некоторое снисхождение, хотя посадить меня давно, конечно, следовало. Что греха таить, все было! И ежевечернее перекручивание кассовых аппаратов, и обвальная подделка накладных, и бестрепетное завышение расходов, и утаивание доходов без зазрения совести, и изощренное использование лазеек в дырявом законодательстве — все было, все. В общем миллиона два налогов я не доплачивала, прекрасно понимая, что делаю и к чему приду. Это, даже если не принимать во внимание сексуальную вакханалию с женским кайфом, тянуло лет на пять строгого режима с конфискацией. Конфискация меня пугала, потому что продуктов в холодильнике ребятам могло хватить на целых две недели, за это время я бы что-нибудь придумала, но что будет, если конфискуют холодильник?

В свое оправдание я могу сказать только, что не вдруг пришлось мне скатиться в зловонную пропасть преступлений. Целых два месяца я, трепеща от старательности, записывала все, что получила, учитывала все, что заплатила, и платила все, что причиталось. За отчетный период я заработала пятьсот тысяч, насилу дождалась детских денег и опять влезла в долги.

Пришлось нравственно преображаться. Я перестроилась и через четыре месяца стала тем, чем стала: налоговой преступницей. Давалось мне это непросто, зверски мешали происхождение, воспитание, образование и вредная привычка к чтению.

День проходил в беготне и суматохе, но в ночи, стоило мне смежить вежды, являлась верхом на дерматиновом ученическом портфеле Русская Классическая Литература и, мелодично подвывая, часа по три кряду ставила проклятые вопросы: «Как можешь ты? Предать заветы предков? Унизить себя ложью? Растить детей в непотребном изобилии? И юные души растлевать?» Объяснить ей, что большого непотребства детишки мои не видят, на Канары не ездят, летом подрабатывают, а четыре миллиона на четверых (не считая тайной подкормки мужа) — не такое уже изобилие, было невозможно. Русская Классическая Литература, обнаруживая потрясающую демагогичность, пела глухарем, а под утро обычно переходила к издаванию визгливых воплей: «Отдавай кесарю кесарево!» — и неотвязно требовала, чтобы я явилась в налоговую с повинной или, на худой конец, постояла на Сенной коленопреклоненно, дабы — искупить. При этом она постоянно ссылалась на авторитеты и, размахивая школьной программой, обзывала меня двоечницей. Честно говоря, в том, что я — отброс человечества и тюрьма по мне плачет, она убедила меня давно, но стоило прямо спросить Русскую Классическую Литературу: «А как от трудов праведных детишек прокормить и выучить?», как бесплодная зануда начинала сморкаться, откашливаться, ссылаться на неотложные дела, головную боль, срочные командировки, заболевших родителей, собирала листочки со списками использованных источников и как-то растворялась в эфире.