Елена Елисеева - Жить в эпоху перемен

Вот так всегда, горько подумала я. Какая разница — бритый затылок над кожаной курткой или модельная стрижка под фирменной кепкой? Разница только в форме: или «Гони бабки, а то замочу», или «Делиться надо, Анна Сергеевна, все люди живые». Гад он все-таки, хоть и стал симпатичным. Хоть ко мне и хорошо относится, а деньги все равно требует не поперхнувшись. И он, и Сергей Владимирович, и Иван Павлович, и Коля-экспедитор, и налоговая, и Нечипоренко, и ученый Ильенков. Только Семенякин никогда ничего не берет, разве что сумочку продуктов после каждого дежурства.

Не буду я принимать никакие благодарности, бандитом Малыш был, бандитом и остался. Брошу деньги ему в морду, а на сто тридцать семь долларов пусть как хочет, так и убивает. Только побыстрее, пока дети не вернулись.

Я достала конверт:

— Вот, Андрей. Тысяча восемьсот шестьдесят три доллара. Больше нет и не будет. Хочешь — режь, хочешь — бей, хочешь — на счетчик ставь или как там у вас положено. Один ларек я продала, а со второго больше ни копейки не вытащу — мне детей надо учить. И кормить. Все, я сказала.

— Не по-онял, — он угрожающе приподнялся.

— А чего не понял? — слетела я с нарезки: терять уже было нечего. — Нет у меня двух тысяч. Тысяча восемьсот шестьдесят три есть. Бери и иди. Счастливого тебе пути.

Вот тут-то и началось. Не стукало, не грымало: мужская истерика по полной программе. Страшное дело, должна я вам сказать.

— Значит, вот вы как обо мне подумали? Вот как, да? — по-детски обиделся Андрюша. — Значит, и вы такая же, да? Значит, если человек сидел, так он уже и попросить не может?

— Что попросить? — в голове у меня опять все перемешалась.

— Да что! Случай у меня был: «семерку», новье, за три тысячи предлагали, ее за шесть сразу же толкнуть можно. Я к вам как к человеку, в долг попросил всего-то дня на три, а вы вот так, значит… Я-то думал, вы понимаете… — он расстроился всерьез, искренне и глубоко.

О Господи! Я искательно заглянула ему в глаза:

— Андрюша, ну извини, я же не хотела. Сам подумай, звонит Юрик, говорит: Малыш, мол, велел… Сроку три дня… Я как угорелая деньги по всему городу ищу… Долгов понаделала. А что еще я могла подумать?

— Юрик?! Это Юрик вам так сказал? — взъярился преобразившийся.

— Да… Он позвонил и сказал: Малыш, мол, велел. И сроку три дня. — Я, кажется, начинала реветь. — А у меня дети. И муж. Хоть паразиты, а жалко… — На всякий случай я их все-таки обругала.

— Убью суку, — мрачно пообещал Малыш телевизору. — На ножи падлу поставлю. Простите великодушно, Анна Сергеевна, если бы вы знали, с кем работать приходится. Любое дело, козлы, испохабят!

И мы с Андреем посетовали на глупость подчиненных. Деньги он отказался брать наотрез, сказав, что машина уже ушла, а на жизнь он себе пока зарабатывает.

— Обсудим дальнейшие действия? Как вы считаете, можно ли приступать к регистрации фирмы? — спросил он, когда мы оба слегка успокоились, и вынул из кожаного бумажника пятисоттысячную купюру.

Что-то меня все равно смущало, хотя я не вполне понимала, что именно. Уже сейчас Андрей Петрович, только-только вылупившийся из Малыша, гляделся и слушался ничуть не хуже Ивана Павловича и Сергея Владимирович. Да и руководители его были, надо полагать, не хуже руководителей упомянутых. А может, это и вовсе были одни и те же люди! Но не хотелось мне узаконивать еще одного вора в законе. А уж деньги от него брать — тем более.

— Андрей, мы же с вами договорились: гонорар вы мне платите только после полного окончания работ.

— А вы полагаете, подготовительный период еще не закончен?

— Нет, конечно. Одно дело — выглядеть, другое — уметь и знать. Как у вас с бухучетом?

— Честно говоря, никак. Я понимаю, что вы хотите сказать: любой сколько-нибудь нечистоплотный бухгалтер…

— Конечно. И силовые методы контроля вам вряд ли помогут. Я думаю, еще полтора месяца вы можете потратить на подготовку? Сэкономите миллионы. И еще — язык. Надеюсь, я вас не обижу, если предположу, что вы не владеете английским?

— Боюсь, что в свое время я не уделял достаточного внимания своему образованию. Ну что ж, Анна Сергеевна, эта ситуация была прогнозируема. Я ждал чего-то в этом роде. Ждал, вероятно, потому что чувствую: готов еще не вполне. Вы можете порекомендовать мне курсы?

Отчего же! Это я, конечно, могла. И после референций и рекомендаций с нескрываемым удовольствием мы исполнили церемониал прощания, не упустив ни единого реверанса и поклона из надлежавших быть исполненными.

…Должна вам сказать, что Юрика я действительно больше никогда не видела. По слухам, он совсем сошел с круга, деклассировался и теперь торгует корейской электроникой на Южном рынке. Вы можете его там легко найти: пятый ряд от ворот и фингал под правым глазом — говорят, Андрей Петрович за этим следит.

Не любила я торговать! Билась, билась в висок неугомонная мысль: не может быть, чтобы это — навсегда! А идеалы юности? А таланты? А знания? А опыт?

Спросите любого рядового доцента, торгующего вонючей китайской кожей в середине слякотных прилавков:

— Скажи, доцент, любишь ли ты торговать? Или милее тебе ученая кафедра?

Спросите, но ответа не дожидайтесь. Бегите, и бегите быстро: он, доцент, не первый день торгует, а поскольку мужик, то может ответить не только матом, но и действием.

Вот по этим причинам ремонтный выверт судьбы я приняла с восторгом. Это — не торговля, раз. Это — другие люди, два, и материться не надо. И еще — я в принципе и страстно любила ремонт.

Любила поддеть ножом старые обои и с треском рвануть так, чтобы отодрался кусок подлиннее. Нравилось мне шкурить косяки до идеально зеркальной гладкости, а уж белить! Если кому нужно потолки привести в порядок — я могу, и недорого.

Последний раз ремонт в квартире мы делали не так давно, года три назад. Все вместе делали, с мужем (Танькой тогда и не пахло), Александр уже большой был, девчонки на подхвате. Ремонт победно дрейфовал к концу, как вдруг на нас свалились гости: Богатый Родственник с Очередной Женой.

Богатый Родственник был пацан лет двадцати четырех от роду. Помните, до революции в сберкассах висели плакаты типа «Накопил — и машину купил!» (на зарплату!). Вот такие же, не плакаты, а телереклама в начале девяностых доводили до безудержного запоя взрослых мужиков: сидит в центре офиса (непременно офиса, а не конторы) розовый младенец в авантажном костюме и вещает: «Мне, Ване Иванову, восемнадцать лет. Своими руками я создал дело и стал честным миллионером. Начинал я с пятидесяти копеек, которые мама-учительница однажды подарила мне на мороженое. А теперь я возглавляю биржу, банк, заводы и благотворительные фонды. Будьте все, как я, и несите деньги мне».