Елена Елисеева - Жить в эпоху перемен

Вот и продам родимую. Раз уж рэкетиров перевоспитывать и налоговая давит — не продохнуть, раз уж на зарплату не прожить, раз уж проще по миру пойти, чем детей выучить, раз уж она, Родина моя, с нами так — то и я с ней посчитаюсь. И буду жить как человек: грести, где можно и нельзя, но осторожно, не зарываясь. Не отрываясь, так сказать, от земли.

— Да что ты, Сережа. Я правила игры понимаю. Все сделаем.

Вечером, стряпая обед на завтра, решая средней задачки по физике и замачивая белье, я изничтожала свои нравственные принципы.

Принципы, то жалобно попискивая, то грозно ворча, стойко сопротивлялись. Особенно неистовствовал самый старший, Красть Грешно. Переругалась я с ним в пух и прах, приводила все мыслимые доводы и факты, даже поплакать пришлось, чтобы разжалобить, но он уперся как баран, не желая покидать насиженное место. В конце концов я сделала вид, что сдалась, пообещав какой-никакой центр построить и проследить, чтобы подростки там обосновались.

После этого взбесилось Честное Слово. Ну детский сад какой-то, правда? Его я задавила логикой, терпеливо объяснив феодальному пережитку, что на честных воду возят всю жизнь, и если я горбатой родилась, то это не значит, что горбатой и помирать должна. Честное Слово, подумав, согласилось, что в этой жизни оно лишнее, и удалилось в намерении сделать себе харакири.

Я перевела дух, но не тут-то было. Выползло на свет Божий слюнявое Милосердие и, наматывая сопли на кулак, взялось плести неискусные интриги. С ним я справилась легко, спросив в лоб: «А моих детей кто пожалеет?» Но, издыхая, оно успело вытянуть совсем уже ветхую Милость К Падшим.

Милость К Падшим, как оказалось, толком никто не призывал уже и не припомнить, с каких времен. Слегка подпятив от беспробудного одиночества, она неубедительно шамкала беззубым ртом, и, называя меня «деточкой», все требовала торжественного вручения швейных машинок малолетним проституткам за счет средств федерального бюджета. Я попыталась втолковать старой перечнице, что обеспечить российских проституток производственным инвентарем не сможет даже зажиточный Сорос, да и не так они просты, чтобы сменить свой честный заработок на швейные гроши. Как же вы циничны, деточка, мягко укорила меня Милость К Падшим из последних сил и вызвала подкрепление.

И оно не замедлило явиться: без спроса и стука ввалилась сладкая парочка, Совесть с Порядочностью. С ними совсем тяжко пришлось. Навалились они на меня с двух сторон и как пошли приводить разные случаи из моей собственной жизни! Мучили меня страшно, просто пытка какая-то была, но через полчаса я их все-таки почти прикончила: спросила Порядочность, сделав вид, что мы незнакомы: «А ты кто такая?» — и откровенно рассказала Совести, куда ее теперь все засовывают. «Не может быть!» — ответила нечистая Совесть и, поддерживаемая оскорбленной Порядочностью, поплелась в ванную.

В тяжких трудах мне еле-еле удалось справиться примерно с половиной принципов, когда сын позвал меня к телефону:

— Ан-Сергевна? Это Юрик. Малыш велел передать, чтобы приготовили две тысячи зеленых. Сроку три дня.

Теперь уже точно допрыгалась. Вы скажете: две тысячи долларов, велики ли деньги! А вот велики. Потому что не было их у меня, не было, и все. Два ларька, один с косметикой, другой продуктовый — были, трое детей с возрастными запросами и муж с коровой Танькой — были. Все. Больше ни копейки.

А так тебе и надо, злобно подумала я. Преуспела и добилась, возгордилась и вознеслась: и без мужа-то ты не пропала, и детишки-то у тебя учатся, и Коля-экспедитор в рот смотрит, и с налоговой все в порядке, и дурак Петька тебе бредовые стишки нашептывает, и милиция в нокауте. Бой-баба! Победительница, так тебя, растак и разэдак! Решила, что весь мир перед тобой расстелился и матерый уголовник к тебе вечно будет в гости захаживать, чаи распивать, о светлом будущем рассуждать, деньги совать. А ты, гордая, будешь безнаказанно капризничать: нет, не возьму я ваши грязные, нестиранные деньги, вдовьими да детскими слезами политые!

О детях: спрятать я их больше никак не могла. Они уже учились; у Александра, девятнадцатилетнего и старшего, бушевал прошлогодний еще роман; Елизавета, пятнадцатилетняя и средняя, учила английский на дорогущих курсах, которые я только что оплатила за год вперед; двенадцатилетней Ляльке светила на осенних каникулах поездка в Финляндию с классом. И вот я их призову и скажу: милые, мол, детки, вашу мать, торговку базарную, обложили со всех сторон. А посему дружно плюем на роман, на английский и в сторону Финляндии. Давайте, дети мои, прятаться по знакомым и подвалам.

А детушки ответят хором: не читай ты, мама, на ночь дебильные криминальные романы, рэкетиров сейчас уже нет, не девяносто второй, а мы никуда прятаться не будем: у нас роман, английский и Финляндия.

Да, детей трогать нельзя. А если я не заплачу, их тронут без меня (помните, зараза Юрик еще при первой встрече пообещал?). Значит, надо платить. Коли уж я начну платить — они не отвяжутся никогда. Значит, надо ликвидировать торговлю. Удушливый запах шестисот + детские стал наползать из углов комнаты: денег не будет! Лягу и помру.

Нет, вся ты не умрешь, успокоила я себя, а Сергей? А ремонтный договор? Это еще повыгоднее будет, чем торговля, и Малыш ничего и знать не будет. Торговля скончалась, а мало ли чем я на жизнь зарабатываю?

Я засучила рукава и стала считать. Едовой ларек трогать нельзя: когда-то еще с ремонтным договором сладится! С едовой торговли жить станем, и погибать ей долго, мучительно, на глазах всего рынка и в тяжких конвульсиях. За косметику я заплатила четыре миллиона, за три у меня ее всю брали, и черт бы с ней. Это получается шестьсот долларов. Сотня, как вы помните, у меня была в кошельке. Остается тысяча триста. Пятьсот долларов я держала в глубокой заначке на черный день — остается восемьсот. Поскребла по сусекам и нашла еще сто восемьдесят два доллара: послезавтра должны были расплатиться за товар. Шестисот восемнадцати долларов не было, хоть застрелись…

Серая тень грядущих долгов нависла надо мной. Я взялась за телефон — и как же тяжела была трубка!

— Марина, — сказала я участливой и завистливой, — у тебя в долг не найдется? Очень нужно.

— Ой, что ты! — обрадовалась она. — Ты же знаешь, я бы с удовольствием, но ни копейки! Сапог зимних нет, представляешь, через неделю у матери день рождения, а мне ей подарить нечего. Еле-еле себе на шубу наскребла, завтра деньги отдавать.

Тяжело живет человек.

— Зина, — спросила я верную и состоятельную, — ты наличкой не богата? Позарез надо.

— Что, наехали? — живо заинтересовалась она.

— Да как сказать…