Гонзаг Сен-Бри - Дитя да Винчи

Когда мы выходили из комнаты Леонардо, чье окно со средником выходит на Амбуазский замок, и собирались посетить гостиную Маргариты де Валуа, где выставлен портрет Максимилиана Австрийского работы Дюрера, шотландец обратил мое внимание на то, как тонко выписано Золотое руно Альбрехтом, сыном золотых дел мастера, воспитанном в почитании великих фландрских мастеров.

Позже, в коридоре, знаток искусства, без стеснения носивший свою шотландскую юбку, принялся рассуждать о Леонардо:

— Балдассар Кастильоне, один из самых изысканных писателей того времени, сожалеет, что величайший художник мира презирал искусство, в котором ему нет равных, и обратился к философии, в которой выработал такие странные и курьезные понятия, что даже ему с его талантом художника их ни за что не воплотить. — И, обернувшись ко мне с улыбкой на лице, добавил: — Не беспокойся по поводу учебных занятий. Оставайся подле него и вскоре увидишь, у тебя будут хорошие отметки. Даже Леонардо не очень силен был в латыни. Незаконнорожденный, он был лишен возможности получить классическое образование и занялся самообразованием, в результате чего пришел к мысли, что только наблюдение позволяет познать истину. Это был лодырь, добившийся реванша. Он писал на тосканском, то есть том диалекте, который Данте избрал для своей «Комедии». Уже будучи взрослым человеком, выучил латынь и греческий, собрал библиотеку из ста шестнадцати томов, среди которых были: Библия, Псалтырь, басни Эзопа, Данте, Петрарка, «Пастораль в четырех песнях» Пульчи [69] Пульчи, Лука (1431–1490) — итальянский поэт, близкий дворцу Лоренцо Медичи. , сонеты Бюркьелло, знаменитый трактат Вальтургиуса «De re militari» , труды по естественной истории, записки о путешествиях Мандевиля «О самых лучших в мире вещах». В общем-то, книг у него было немного, особо ценил он трактат «О бессмертии души» каноника Марсилио Фичино [70] Фичино, Марсилио (1433–1499) — итальянский философ и гуманист, глава Платоновой Академии во Флоренции. , с которым познакомился во Флоренции. Тот был приверженцем Платона — несовместимого, на его взгляд, с учением Церкви. Инициация Фичино произошла в Киеве: свое пребывание в этом городе он посвятил изучению киевского Возрождения, опередившего даже итальянское. А Леонардо был самоучкой и занимался многими науками: геометрией, математикой, астрономией, географией, гидравликой, анатомией, ботаникой. Постоянной напряженной работой мысли Леонардо напоминает великих алхимиков Средневековья… — Шотландец перевел дух и продолжил рассуждение на тему важности чтения в эпоху Возрождения: — В пятнадцатом веке все образованные правители имели библиотеки: на Фредерико де Монтефельтро, герцога д’Урбино, трудилось тридцать копиистов, переписывающих рукописи.

Когда мы спустились вниз и вошли в часовенку Анны Бретонской, выстроенной для нее супругом Карлом VIII, после того как она выразила удивление, что в доме нет «помещения для Бога», вдруг установилась тишина: подняв глаза к лазурному своду, усеянному звездами, кельтский эстет отдавал должное месту, где молились. Я был влюблен в этот голубой цвет, но не знал, как его назвать, для него же это не представляло трудности:

— В «Венере» Бронзино [71] Бронзино, Анжиоло Тори (1503–1572) — итальянский художник. та же смесь маньеризма и современности, что и на фресках этой часовни. Голубой цвет бесподобен и там и тут, но здесь он иной, не такой, как у Фра Анжелико. Тебе следует знать: голубой — это начало периода роскоши в живописи, поскольку, чтобы получить голубую краску, растирали драгоценную ляпис-лазурь.

Затем мы прошли в мастерскую Леонардо, где я показал своему новоиспеченному наставнику датируемые царствованием Франциска I арабески и саламандры на золотом фоне, нарисованные прямо на стене и скрытые под гобеленом XVIII века из замка Шантелу и из коллекции герцога де Шуазёля. При виде них фарфоровый цвет лица шотландца от удовольствия стал совсем розовым. Он не удержался и помянул Шамбор, где Франциск I велел позолотить капители фонарей на крыше перед приездом Карла Пятого в декабре 1539 года. Не без иронии поведал он мне, что король и император устроили там встречу на высшем уровне, главным вопросом повестки которой была охота!

— Странный он тип, твой Леонардо! — бросил мне шотландец, когда мы прошли в величественную караульную. — Ратует за мир, а сам трудится на войну, изобретая все эти дьявольские машины. Как понять это противоречие? Он останется для потомков творцом шедевров, хрупких, как эта фреска, основой для которой послужит тот же состав, что и для темперы — смесь желтка с дождевой водой и уксусом, полученным из белого вина. Преимущество в том, что краска сохнет очень быстро и производит потрясающий эффект. Да, Леонардо и впрямь самый парадоксальный из левшей!

При этих словах я сильно покраснел и отвернулся. Ведь и я тоже был левшой, а поскольку детство мое прошло в Англии, меня не переучивали. Я все думал, не в этом ли причина моей плохой успеваемости в школе. Меня беспокоило, хотя я не осмеливался в этом сознаться, не было ли это проклятием и не продлится ли так до конца моих дней. Кроме того, меня мучил изъян произношения, вызывавший смех одноклассников. Странное дело, покуда я жил в Лондоне и Брайтоне, нелепая шепелявость не обращала на себя ничьего внимания, поскольку язык Шекспира как-то притерпелся к ней, к тому же она могла расцениваться как результат работы над произношением. Но стоило мне вернуться во Францию, я сполна измерил размах бедствия и не смел открыть в школе рот, поскольку стоило мне сделать это, как тотчас раздавались смешки. Если бы список моих несовершенств ограничивался только этим! Я не умел завязывать шнурки на ботинках и, когда утром наступал час отправляться с братьями в школу, я все время всех задерживал. Кроме того, стоило мне оказаться у доски, атмосфера сгущалась. Однажды преподаватель решил сформировать команды, которые соревновались бы друг с другом в течение года в получении хороших отметок, и каково же было мое удивление, когда меня не включили ни в одну из них. Да и то сказать, какой старший в команде смог бы сохранить свой авторитет, навязав своим друзьям такого «штрафника», как я? И только благодаря школьному учителю я все же вошел в команду, которой ничего не оставалось делать, как нехотя принять меня. Я с пониманием отнесся к этому, поскольку лучше всех знал, как им не повезло. Вот отчего для меня было так важно любое выражение одобрения, любая похвала, и тот факт, что взрослый человек, да еще антиквар, да еще шотландский горец, принял во мне участие, было для меня нечаянным подарком судьбы. Эдинбургский шармёр, сам того не подозревая, пролил мне на сердце бальзам.