Гонзаг Сен-Бри - Дитя да Винчи

— У Леонардо был ученик Франческо да Мельци, — попытался я возразить, — и еще слуга Баттиста да Вилланис.

— Не только они, — ответил шотландец. — Салай был в числе его челяди, а когда вырос, последовал за ним во Францию. Да Винчи любил его. Не приходило ли тебе в голову, что даже гений способен терять голову из-за ангельских черт лица и совершенной линии бедер? Однажды ты узнаешь, что красота любимого существа не обязательно вносит в жизнь гармонию, скорее наоборот, хаос, беспорядок, и коль скоро речь идет о чувствах, голову можно потерять из-за одного только локона или изгиба шеи любимого. Тебе, наверное, известно, что ценители живописи — по преимуществу мужчины. То, как им видится созерцаемое тело, для них важнее всего. И потому, даже если Салай был бездарным учеником и ненадежным слугой, обкрадывающим своего хозяина, Леонардо ему все прощал, когда же этот демон с лицом ангела возвратился в Италию, мастер не прекратил одаривать его. Скажу больше, — вдруг саркастическим тоном прибавил мой собеседник, — он даже включил его в число своих наследников по завещанию!

Я с опаской воззрился на антиквара и подумал, что надо бы держаться от него подальше. Он пустился в рассуждения о сродстве душ, об особых предпочтениях, о нравах артистической богемы в эпоху Возрождения, о тесных и подчас эротических отношениях, связывавших мастеров и их учеников, а закончил заявлением Микеланджело: «С меня довольно искусства, оно заменяет мне жену».

Разглагольствования нашего гостя, не весь смысл которых доходил до меня, настораживали. И потому я поспешил признаться ему, что влюблен в девочку, которую увидел первый раз в жизни на полуночной мессе, и чьи лицо, волосы и глаза цвета моря потрясли меня до глубины души, а еще влюблен в портрет Маргариты работы Франсуа Клуэ, висящий в комнате Леонардо, причем Маргарита понравилась мне именно потому, что похожа на ту девочку и служит ей заменой, добавил я.

Шотландец как ни в чем ни бывало продолжал развивать тему чувственности:

— Сексуальность — дело непростое. Твой Леонардо писал о любовном акте: «Мужчина, совершающий коитус сдержанно и с презрением, получит детей неприятных и недостойных того, чтобы довериться им, другое дело, ежели коитус свершается с большой любовью и желанием с обеих сторон, тогда ребенок будет умный и жизнеспособный».

Далее он поведал мне, как обстояло дело с самим Леонардо: его родителями были влиятельный нотариус и крестьянка Катерина, которую тот очень любил, хотя она так и не стала его женой.

«Что-то слишком много всего свалилось на меня за один день», — подумалось мне, и я с подозрением уставился на здоровенного детину, своего спутника.

Еще он добавил, что Леонардо мало знал свою мать и воспитывался среди мужчин: отца, дяди и дедушки. Поскольку я ничего не отвечал, озадаченный всеми этими неожиданно обрушившимися на меня сведениями, он резко, почти грубо спросил:

— Ну, что ты думаешь обо всем этом, о том предпочтении, которое было у Леонардо?

Я лихорадочно искал, чем отразить удар, и вдруг из меня сама собой, будто мне на подмогу, выскочила фраза да Винчи: «Интеллектуальная страсть гонит прочь чувственность»

Шотландец с удивлением разглядывал меня. Лоб у него покраснел, но вот он успокоился и опять стал розовым, как английская коробка с леденцами. Долго не сводил он с меня глаз, а потом заявил:

— Неплохо. Держишь удар. А теперь я тебе сделаю самый прекрасный подарок в твоей жизни, для этого надобно вернуться в комнату Леонардо.

Странно, но его поведение моментально переменилось, и с этого мгновения я мог уже ему доверять. Видно, он меня испытывал. Поднимаясь по парадной лестнице, я размышлял о том, что он догадался: я что-то ищу, веду какое-то расследование. Стоило тяжелой резной двери закрыться за нами, как он плюхнулся на банкетку с саламандрой и сказал:

— Присядь и ты. Я скоро уеду в Америку, но я понял, что тебе надобно и что ты ищешь, и думаю, ты найдешь это. Ты недалек от искомой истины, горишь желанием заполучить ее, но, если тебе не удастся сделать этого в одиночку, она перестанет быть ценной для тебя. Вот тебе мой главный завет: то, что на виду, близко — порой невидимо. Не упускай случай узнать что-то новое и помни: ты живешь среди сундуков с секретами, и они одни, стоит подобрать к ним ключ, могут раскрыть истину и освободить тебя.

Американский дядюшка простился с нами и на семнадцать дней уехал в Америку. Он посигналил нам из своего лилового «шевроле», прежде чем скрыться за воротами Кло-Люсе. Джентльмен-фермер — ангельское лицо, светло-голубые глаза, вьющиеся седые волосы, врожденное чувство собственного достоинства, вид пианиста — каждое утро, натянув перчатки, подрезал в своем саду розы, был человеком действия, эстетом и неутомимым странником. Мне было трудно представить, что происходило с ним после того, как он покидал нас и со своими кожаными чемоданами поднимался навстречу очаровательным бортпроводницам по трапу самолета, которому предстояло перенести его через Атлантический океан. Ничего не принимающий близко к сердцу, легкий на подъем, Водолей, он вел светский образ жизни, его паспорт был испещрен штампами и визами и казался его единственным адресом. Одна мысль Леонардо пришла мне на память в связи с ним: «Всякий образ — некая движущаяся форма».

Однако как ни улетал, ни уезжал дядюшка, он все равно оставался с нами. Его отточенная речь, его образованность, его друзья, съезжавшиеся к нему со всего света, его оригинальные опыты, его неожиданные встречи — все в нем выдавало незаурядную личность, сумевшую обуздать себя. Дядюшка объяснил мне, что и в наше время можно вести себя подобно людям эпохи Возрождения. Франциск провел юность в Амбуазе, где строился замок и куда Карл VIII созвал зодчих и строителей, «чтобы они трудились, подражая итальянцам», но Возрождение было еще и эпохой завоевания далеких горизонтов, напомнил мне дядюшка.

— 17 апреля 1524 года страна, где предстояло вознестись Нью-Йорку, была окрещена Землей Ангулема. В честь нежно любимой сестры Франциска самая прекрасная из бухт получила название Святая Маргарита. Благодаря флорентийскому мореплавателю, Джованни да Веррацане [72] Веррацане, Джованни да (1485–1528) — итальянский путешественник, служивший арматору из Дьеппа Жану Анго, открыл Канаду, был убит во время второй экспедиции. Его брат Джироламо использовал его сведения для составления карты Америки, однако французские и итальянские названия были потом заменены. Один из мостов Нью-Йорка по-прежнему назван его именем. , на карте появились французские названия — мыс Алансон, мыс Боннивер, река Вандом, побережье Лотарингия.