Чимаманда Адичи - Лиловый цветок гибискуса

— Неделю, Юджин. Они пробудут у меня неделю. В моем доме нет монстров, которые отрывают детям головы! — рассмеялась тетушка Ифеома, и ее дети зазвенели, как колокольчики, блестя зубами. Все, кроме Амаки.

Настало утро воскресенья. Оно показалось мне необычным, не таким, как всегда. Может, потому, что мы ходили в церковь накануне, в Рождество. Мама пришла ко мне в комнату, мягко потрясла за плечо и обняла. Я почувствовала мятный аромат ее дезодоранта.

— Ты хорошо спала? Сегодня мы едем на утреннюю службу, потому что сразу после нее папа должен быть на собрании. Kunie [69] Поднимайся ( игбо ). , иди в ванную, уже начало восьмого.

Я зевнула и села. На моей кровати расползлось красное пятно, широкое, как открытая книга.

— У тебя месячные. Ты брала с собой прокладки?

— Да.

Я едва успела принять душ, так боялась опоздать. Сегодня я выбрала бело-голубое платье и завязала шарф вокруг головы. Закрепив его двумя узлами на затылке, я спрятала под шарф хвостики косичек. Однажды отец Бенедикт сказал папе, что я отличаюсь от остальных девочек, которые выставляют волосы напоказ, словно не знают, что женщинам недостойно находиться в доме господнем с непокрытой головой. Тогда папа с гордостью обнял меня и поцеловал в макушку.

Джаджа и мама уже были одеты и ждали меня в гостиной. У меня скручивало живот от менструальных болей, мне казалось, что кто-то с тупыми зубами то вцеплялся в меня, то отпускал.

— Мама, у тебя есть панадол?

— Живот болит, abia ?

— Да, только как бы мне не стало хуже от таблеток на пустой желудок.

Мама посмотрела на овальные часы, висевшие на стене, — подарок от благотворительного фонда, которому папа жертвовал деньги. Часы были украшены его именем, написанным золотыми буквами. Они показывали 7:37. По правилам церкви верующие не должны есть за час до причастия, а мы никогда не нарушали эти правила. И хотя стол был накрыт и на нем стояли чашки для чая и тарелки для сухого завтрака, мы могли поесть только после службы.

— Возьми немного хлопьев, только быстро, — пробормотала мама.

Джаджа насыпал горстку хлопьев из коробки, положил ложку сухого молока и сахара и добавил воды. Тарелка была стеклянной, прозрачной, и я видела, как растворяются комочки сухого молока на ее дне.

— Папа сейчас с посетителями, так что мы услышим, как он будет подниматься, — сказал он.

Я лихорадочно поглощала завтрак, не тратя времени на то, чтобы сесть. Мама дала мне таблетки панадола, в серебристой упаковке, которая хрустела, когда я ее открывала. Джаджа положил совсем немного хлопьев, и я уже их доедала, когда дверь открылась, и в комнату вошел папа.

Белая рубашка папы, подогнаная по его фигуре, не могла скрыть округлость в районе живота. Пока он молча смотрел на тарелку с завтраком в моих руках, я недоумевала, как ему удалось так тихо подняться по лестнице.

— Камбили, что ты делаешь?

Я с трудом проглотила то, что было у меня во рту.

— Я… я…

— Ты ешь за десять минут до причастия? За десять минут?

— У нее начались месячные и заболел живот, — начала было мама.

— Это я сказал ей поесть хлопьев, — перебил ее Джаджа. — Она должна была поесть, перед тем как принять панадол. И я приготовил ей завтрак.

— Дьявол что, всем вам дал сегодня поручения? — вырвалось из папиных уст на игбо. — Неужели дьявол соорудил себе жилище в моем доме? — он повернулся к маме. — А ты maka nnidi [70] Почему ( игбо ). сидишь здесь и смотришь, как она нарушает пост перед евхаристией?

Он стал медленно расстегивать ремень. Это был толстый ремень из нескольких слоев коричневой кожи, с массивной пряжкой. Первый удар пришелся по Джаджа, поперек его плеча. Потом мама подняла руки, и второй пришелся ей по предплечью, в пышный рукав расшитой пайетками нарядной блузе. Я поставила тарелку как раз в тот момент, когда ремень упал на мою спину.

Иногда я наблюдала за людьми племени фулани в трепещущих на ветру белых туниках, издающих забавные звуки. Они гнали коров по дорогам Энугу и виртуозно владели кнутами. Каждый удар такого кнута всегда быстр и точен. Папа был похож на фулани, хотя не мог похвастаться сухощавым высоким телом, как у них. Сходство состояло в том, как быстро и ловко он орудовал своим ремнем, раздавая удары маме, Джаджа и мне, бормоча, что дьяволу не одержать победу. А мы не отходили дальше, чем на два шага от кожаного ремня, со свистом падающего на наши спины.

Когда все закончилось, папа остановился и уставился на ремень в своих руках. Его лицо сморщилось, глаза покраснели.

— Почему вы поддались греху? — спросил он. — Почему вы любите грех?

Мама забрала у него ремень и положила на стол.

Папа крепко прижал к себе меня и Джаджа.

— Ремень причинил вам боль? Он повредил вам кожу? — спросил он, внимательно вглядываясь в наши лица. Я чувствовала пульсацию на спине, но сказала, что мне не больно. Гораздо больше меня расстроило, как он качал головой, когда спрашивал, почему мы любим грех. Будто папу беспокоило что-то, на что он не мог повлиять.

Мы поехали на дневное причастие. Но сначала переоделись, даже папа, и умыли лица.

Мы уехали из Аббы сразу после Нового года. Женщины из итиппа забрали всю оставшуюся еду, даже приготовленные рис и бобы, которые, как сказала мама, уже испортились. Они опустились на колени во дворе, чтобы поблагодарить папу и маму. Когда мы уезжали, привратник на прощание махал над головой обеими руками. За пару дней до нашего отъезда он сказал нам, с сильным акцентом хауса, что его зовут Харуна и что наш «атец — самый лучший бальшой чилавек», которого он видел и на которого работал.

— А вы знали, что ваш атец дал денек на школу маим детям? И памок жене найти работу? Вам очень павезло с таким атцом.

Папа начал читать молитву Розария, как только мы выехали на шоссе. Прошло меньше получаса, и мы наткнулись на блокпост. Возле него собралась пробка, а полицейских было больше обычного. Они размахивали оружием и отправляли машины в разные стороны. Мы не знали, что впереди случилась авария, пока не оказались в самой гуще. Один автомобиль остановился перед блокпостом, а второй врезался в него сзади. Половина кузова второй машины была разбита вдребезги. На обочине лежало окровавленное тело мужчины, одетого в джинсы.

— Да упокоится с миром душа его, — сказал папа и осенил себя крестным знамением.

— Отвернитесь, — велела мама.

Но мы с Джаджа уже смотрели на тело. Папа рассказывал, что полицейские выставляют посты на заросших по обочинам участках дороги, которые опасны даже для тех, кто водит мопеды. И что думают они лишь о том, как спрятать деньги, отобранные у неудачливых путешественников. Но я не слушала папу. Я думала о мужчине в джинсах, который умер, и пыталась представить, куда он мог ехать и что собирался там делать.