Чимаманда Адичи - Лиловый цветок гибискуса

Папа позвонил тетушке Ифеоме спустя два дня. Возможно, он бы не сделал этого никогда, если бы не исповедь у отца Бенедикта. Да, если бы не она, мы бы не поехали в Нсукку и все осталось бы по-прежнему.

Был праздник Богоявления, и папа не пошел на работу. С утра мы отправились на причастие, и хотя обычно по праздникам не навещали отца Бенедикта, в этот раз отец решил к нему зайти. Он хотел, чтобы преподобный нас исповедовал. Ведь на языке игбо, а так проходила церемония в Аббе, исповедоваться неправильно; к тому же папа считал недостаточно духовным приходского священника.

— В этом-то и проблема нашего народа, — говорил он. — Мы путаем то, что что важно, и то, что почти не имеет значения. Мы слишком заботимся о красоте церковного здания и статуй. Белые люди никогда так не поступают.

Пока папа разговаривал с отцом Бенедиктом в его кабинете, я, Джаджа и мама сидели на диване в гостиной, листая газеты и журналы, разложенные, словно на продажу, на низком, напоминающем гроб столике. Потом папа вышел ненадолго, велел нам подготовиться к исповеди и вернулся к преподобному. Несмотря на то что дверь была плотно прикрыта, я слышала ровный рокот его голоса, одно слово, перетекающее в другое, как гул работающего двигателя. Следом за отцом на исповедь отправилась мама. Она оставила дверь чуть приоткрытой, но ее я совершенно не слышала. Джаджа вернулся быстрее всех. Он вышел оттуда, еще не закончив осенять себя крестным знамением, словно куда-то торопился. Я спросила брата глазами: «Ты рассказал о своей лжи дедушке Ннукву?» — и он кивком ответил: «Да!» Настала моя очередь. Я тихо вошла в комнату, в которой едва помещались письменный стол и два кресла, и тщательно закрыла за собой дверь.

— Благословите меня, святой отец, ибо я согрешила, — произнесла я, устраиваясь на самом краешке кресла. Мне очень хотелось оказаться в исповедальне, в безопасном укрытии деревянной кабинки и зеленой занавески, которая отделяла священника от кающегося. Мне хотелось встать на колени или прикрыть лицо бумагами, которые лежали на столе отца Бенедикта. Покаяние лицом к лицу со священником казалось мне внезапно наступившим Судным днем, а к нему я была не готова.

— Да, Камбили, — ответил преподобный. Он сидел ровно, теребя в руках лиловую епитрахиль, перекинутую через плечи.

— С моей последней исповеди прошло уже три недели, — сказала я, не сводя глаз со стены, на которой висела фотография Папы Римского с неразборчивой подписью. — Вот мои прегрешения: я дважды солгала, один раз нарушила пост евхаристии и трижды утратила внимание во время чтения молитвы Розария. За все, что я сказала, и за то, что забыла сказать, прошу прощения у вас и у Господа.

Отец Бенедикт поерзал в своем кресле:

— Продолжай. Ты же знаешь, что утаивать что-то во время исповеди — это грех против Святого Духа?

— Да, отец.

— Тогда продолжай.

Я отвела взгляд от стены и быстро взглянула на преподобного. Глаза отца Бенедикта были такого же зеленого оттенка, какой я один раз видела у змеи. Она скользила по двору возле куста гибискуса. Садовник сказал, что это безобидная садовая змея.

— Камбили, ты должна исповедоваться во всех своих грехах.

— Да, отец. Я так и сделала.

— Нельзя ничего утаивать от Господа. Я дам тебе минуту, чтобы ты собралась с мыслями.

Я кивнула и снова уставилась на стену. Могла ли я сделать что-то, о чем знал отец Бенедикт, а я — нет? Что ему мог сказать папа?

— Я провела более пятнадцати минут в доме дедушки, — наконец произнесла я. — А мой дедушка — язычник.

— Вкушала ли ты от яств, от которых приносили жертву идолищам?

— Нет, отец.

— Участвовала ли ты в языческих ритуалах?

— Нет, отец, — я немного помолчала. — Но мы смотрели на mmuo . На фестивале.

— Тебе это понравилось?

Я еще раз взглянула на фотографию, правда ли ее подписал сам Папа Римский?..

— Да, отец.

— Во искупление своих грехов прочтешь «Отче наш» десять раз, «Аве Мария» шесть раз и «Апостольский символ веры» один раз. И ты должна прилагать осознанные усилия обратить в истинную веру всех, кто не чуждается путей языческих.

— Да, отец.

— Хорошо, тогда молись.

Пока я читала молитву о прощении, отец Бенедикт пробормотал благословения и осенил меня крестным знамением.

Когда я вышла из кабинета, папа и мама сидели на диване, склонив головы. Я опустилась рядом с Джаджа, тоже склонила голову и прочла положенные мне молитвы.

По дороге домой папа громко разговаривал, перекрикивая игравшую в машине «Аве Мария».

— Я чист и непорочен сейчас, мы все непорочны. Если Господь призовет нас прямо в эту секунду, мы все окажемся в Раю. Прямо в Раю. Нам не понадобится проходить Чистилище.

Он улыбался, его глаза ярко сияли, руки мягко отбивали ритм на руле. Вскоре после нашего возвращения домой он с той же улыбкой позвонил тетушке Ифеоме.

— Я поговорил с отцом Бенедиктом, и он разрешил детям ехать в паломническую поездку в Аокпе, только ты должна все время напоминать им о том, что истинность происходящего там еще не подтверждена церковью. (Пауза.) Мой водитель Кевин привезет их. (Пауза.) Нет, не завтра, это слишком скоро. Послезавтра. (Длинная пауза.) А, ну ладно. Будь благословенна ты и твои дети. Пока.

Папа положил трубку и повернулся к нам.

— Вы уезжаете завтра. Возьмите с собой все, что нужно на пять дней.

— Да, папа, — сказали мы с Джаджа.

— Anam asi [71] Я подумала ( игбо ). , может быть, им не стоит ехать в дом Ифеомы с пустыми руками? — произнесла мама.

Папа воззрился на нее, словно был удивлен одним лишь фактом того, что она заговорила.

— Конечно, мы положим в машину продуктов, батата и риса, — сказал он.

— Ифеома как-то упоминала, что в Нсукке трудно найти газовые баллоны для плиты.

— Газовые баллоны?

— Ну да, газ для плиты, чтобы готовить еду. Она сказала, что сейчас пользуется старой керосиновой горелкой. Помнишь ту нашумевшую историю о разбавленном керосине, из-за которого взрывались горелки и гибли люди? Я подумала, может, ты пошлешь ей пару баллонов с завода?

— Так вот вы что с Ифеомой задумали? Спланировали это все заранее?

— Кра , я предлагаю. Решать тебе.

Некоторое время папа внимательно смотрел маме в глаза.

— Хорошо, — бросил он наконец и повернулся к нам с Джаджа. — Идите и упаковывайте вещи. Можете потратить на это двадцать минут от времени для занятий.

Мы медленно поднимались по лестнице. Не знаю, бурчал ли живот Джаджа так же, как мой. Впервые в жизни мы будем спать где-то вне дома, там, где нет папы.

— Ты хочешь ехать в Нсукку? — спросила я его, когда мы поднялись на пролет.

— Да, — ответил он, а его глаза сказали, что он знает, что я тоже этого хочу. И я не смогла найти слов в нашем языке взглядов, чтобы рассказать, как сжимается мое горло от мысли о пяти днях без папиного голоса, без звука его шагов по лестнице.