Чимаманда Адичи - Лиловый цветок гибискуса

— Почему?

— Я не хочу.

Я стояла спиной к его машине. Он шагнул вперед и оказался прямо передо мной.

— Камбили, — сказал он.

Я хотела попросить его иначе выговаривать мое имя, потому что теперь он не имел права делать это, как раньше. Он уезжал. Я дышала ртом.

— Вы первый раз взяли меня на стадион, потому что попросила тетушка Ифеома? — спросила я.

— Она беспокоилась о тебе, о том, что ты не можешь разговаривать даже с соседской ребятней. Но меня она ни о чем не просила, — он протянул руку и поправил мой рукав. — Я сам захотел тебя туда отвезти. И после того первого раза мне хотелось брать тебя с собой каждый день.

Я наклонилась и сорвала травинку, узкую и длинную, как зеленая игла.

— Камбили, — сказал он. — Посмотри на меня.

Но я не стала на него смотреть. Я не сводила взгляда с травинки, будто в ней было заключено секретное послание, которое я могу расшифровать, только вглядываясь в нее как можно пристальнее. И тогда она сможет объяснить мне, почему мне так нужно было, чтобы отец Амади сказал, что не хотел брать меня с собой даже в тот самый первый раз, чтобы у меня появилась веская причина разозлиться еще сильнее и подавить мучительное желание расплакаться.

Он сел в машину и завел мотор.

— Я вернусь сегодня, чтобы увидеться с тобой.

Я провожала взглядом его машину, пока та не исчезла за спуском по Айкежани авеню. Я все еще смотрела туда, когда ко мне подошла Амака. Она легко положила руку мне на плечо.

— Обиора говорит, что вы с отцом Амади, должно быть, занимаетесь сексом или чем-то близким к этому, потому что он никогда еще не видел, чтобы отец Амади был таким лучезарным, — Амака рассмеялась.

Я не знала, говорила она всерьез или шутила. И мне не хотелось даже думать о том, насколько странно обсуждать, занималась я сексом с отцом Амади или нет.

— Может, когда мы будем учиться в университете, ты присоединишься ко мне в продвижении идеи об обете безбрачия? Чтобы он стал для служителей церкви не обязательным? — спросила Амака. — Ну или чтобы акт любодеяния стал доступен всем священникам время от времени. Скажем, раз в месяц?

— Амака, пожалуйста, перестань! — я развернулась и пошла к террасе.

— Ты хочешь, чтобы он бросил служение? — теперь Амака была сама серьезность.

— Он никогда этого не сделает.

Амака задумчиво склонила голову, потом улыбнулась.

— Кто знает, — сказала она и ушла в гостиную.

Я переписывала адрес отца Амади в Германии снова и снова. Потом переписывала опять, пробуя различные шрифты и стили. Я как раз занималась этим, когда он вернулся. Он забрал блокнот у меня из рук и закрыл его. Мне хотелось сказать: «Я буду скучать», но вместо этого я сказала:

— Я буду писать.

— Я напишу первым.

Я не знала о том, что у меня из глаз текут слезы, пока отец Амади не потянулся ко мне и не стер их со щеки открытой ладонью. А потом он заключил меня в объятия.

Тетушка Ифеома приготовила ужин для отца Амади, и мы все вместе поели рис и бобы. За столом много смеялись и говорили о стадионе, но мне казалось, что меня там не было. Я занималась тем, что тщательно запирала те потаенные уголки себя, которые мне больше не понадобятся, раз отца Амади не будет рядом.

В ту ночь я плохо спала. Я так вертелась на кровати, что разбудила Амаку. Мне хотелось рассказать ей о своем сне, где какой-то мужчина гнался за мной по каменистой дорожке, усыпанной сорванными листьями алламанды. Сначала это был отец Амади в развевающейся сутане, потом папа в длинном, до пола, мешке, из которого доставали пепел в Пепельную среду. Но я промолчала и позволила Амаке обнять себя и убаюкать, как перепуганного ребенка. Утром меня посетила радость: я была рада открыть глаза и увидеть, как солнце льет сквозь оконные жалюзи лучи цвета спелого апельсина.

Сборы были закончены, и прихожая теперь выглядела непривычно просторной. Только на полу в комнате тетушки Ифеомы остались мешок с рисом, банка молока и банка Boumvita , которые нам пригодятся до отъезда в Энугу. Вещи и книги были либо упакованы, либо отданы нуждающимся. Когда тетушка Ифеома раздавала часть одежды своим соседям, женщина из квартиры сверху сказала ей:

— Слушай, а не отдашь ли ты мне то голубое платье, которое надеваешь в церковь? Ты себе еще купишь в Америке!

Тетушка Ифеома с раздражением сощурилась, и я не поняла, то ли дело было в женщине, то ли в платье, то ли в упоминании Америки. Платье она не отдала.

Теперь воздух был пропитан возбуждением и беспокойством. Казалось, мы собрали все слишком быстро, слишком хорошо и теперь не знали, куда деть свою энергию.

— У нас есть бензин, поехали кататься, — предложила тетушка Ифеома.

— Прощальный тур по Нсукке, — грустно улыбнулась Амака.

Мы все забрались в машину. Ее слегка занесло, когда тетушка свернула на дорогу, проложенную вдоль инженерного факультета, и я даже испугалась, что она слетит в сточную канаву. Тогда тетушка Ифеома не сможет получить за автомобиль приличную сумму, о которой она договорилась с каким-то горожанином. Правда, этих денег хватит только на перелет для Чимы, а всем остальным все равно нужно было покупать билеты вдвое дороже.

С прошлой, окрашенной сновидением ночи, меня не покидало предчувствие каких-то надвигающихся событий. Мне казалось, что они должны быть связаны с отцом Амади. Скажем, он вернется, потому что в указанной на билете дате его отлета допущена ошибка или ему пришло в голову отложить поездку. Поэтому, сидя в микроавтобусе тетушки Ифеомы, я внимательно смотрела на встречные и попутные машины и искала среди них маленькую светлую «Тойоту» отца Амади.

Тетушка Ифеома остановилась у подножья холма Одим и сказала:

— Давайте заберемся на вершину.

Я очень удивилась: мне-то казалось, что тетушка действовала спонтанно, а на самом деле она тщательно спланировала наш поход! Обиора предложил устроить на вершине пикник, и тетушка Ифеома сказала, что это прекрасная идея. Мы поехали в город, купили в Восточной лавке moi-moi [143] Нигерийский пудинг из приготовленной на пару промытой и очищенной фасоли и свежего черного перца. и бутилированный Ribena [144] Английский безалкогольный напиток на черной смородине. и вернулись к холму. Подъем был легким, потому что дорожки вились серпантином. Воздух пах свежестью, и время от времени из травы раздавался громкий стрекот.

— Это кузнечики. Они умеют издавать звуки крыльями! — сообщил нам Обиора. Он остановился у огромного муравейника, от которого по красной глине затейливым рисунком разбегались борозды.

— Амака, ты должна нарисовать что-нибудь вроде этого, — сказал он, но Амака ему не ответила. Она сорвалась с места и побежала вверх, к вершине холма. Чима устремился за ней, потом — Джаджа. Тетушка Ифеома посмотрела на меня.