Чимаманда Адичи - Лиловый цветок гибискуса

Она принялась было оплакивать отца, но ее громкие всхлипывания утихли, натолкнувшись на наше потрясенное молчание.

После того как она ушла, я повернулась к Джаджа и попыталась заговорить с ним взглядом, но глаза брата были пусты, как окна с запертыми ставнями.

— Не хочешь немного Boumvita ? — наконец спросила я.

Он покачал головой:

— Только не из этих чашек.

Он немного пошевелился на своем месте и добавил:

— Мне надо было заботиться о маме. Обиора держит семью тети Ифеомы на своих плечах, а я старше его. Я должен оберегать маму.

— Господь все усмотрит, — сказала я. — И пути Его неисповедимы, — и подумала, как гордился бы папа моими словами и как бы он меня похвалил.

Джаджа рассмеялся, и этот горький смех походил на всхрапывание.

— Да уж, Господь усмотрит! Как Он усмотрел для своего верного раба Иова, да и для собственного сына тоже. Зачем он убил своего сына, а? Чтобы спасти нас? А почему нельзя было и его? Спасти, и все?

Я сняла тапочки и остудила горящие ступни о холодный мраморный пол. Я хотела рассказать Джаджа, что непролитые слезы жгут мне глаза и я все еще прислушиваюсь, не заскрипят ли ступени под папиными шагами. И что все во мне заполнено острыми осколками, которые я не могу собрать, потому что мест, куда они подходили, больше нет. Но вместо этого я сказала:

— На папиных похоронах церковь будет набита битком.

Джаджа ничего не ответил.

Зазвонил телефон, и звонил довольно долго. Тому, кто пытался с нами связаться, пришлось набрать номер несколько раз, прежде чем мама ему ответила. Вскоре после этого она вошла в гостиную. Накидка, небрежно повязанная через грудь, была распущена, открывая взглядам родимое пятно — небольшую черную шишку над ее левой грудью.

— В больнице провели вскрытие, — сказала мама. — В теле вашего отца обнаружен яд, — она говорила так, словно яд в теле нашего папы — тайна давно всем известная, изначально задуманная так, чтобы ее раскрыли как можно скорее. Я читала в какой-то книге, что белые подобным образом прятали яйца, которые их детишки потом находили на Пасху.

— Яд? — переспросила я.

Мама перевязала свою накидку, затем подошла к окну и распахнула шторы, чтобы убедиться в том, что ставни закрыты и дождевая вода не просочится в дом. Ее движения были спокойными и плавными.

— Я стала добавлять яд в его чай еще до того, как приехала в Нсукку. Сиси достала мне средство, ее дядя — сильный колдун.

Какое-то время я ни о чем не могла думать. Голова была пуста, да и я вся пуста тоже. А потом я вспомнила о том, как пила папин чай, как ощущала жжение его любви на языке.

— Почему ты добавляла его в чай? — спросила я, поднимаясь. Я говорила громко. Почти кричала. — Почему именно в чай?!

Но мама мне не ответила. Даже когда я подошла к ней и принялась трясти — пока Джаджа не оторвал меня от нее. Даже когда Джаджа обнял меня и попытался обнять ее тоже, но она отстранилась.

Полицейские пришли несколько часов спустя. Они сказали, что хотят задать пару вопросов. Кто-то из больницы Святой Агнессы связался с ними и передал им копию результатов аутопсии. Джаджа не стал ждать вопросов стражей порядка. Он заявил, что использовал крысиный яд, подсыпая его папе в чай. Ему позволили сменить рубашку и забрали в участок.

Мне хорошо знакома дорога, ведущая к тюрьме. Я знаю все расположенные вдоль нее дома, все лавочки, лица всех женщин, торгующих апельсинами и бананами перед поворотом на разбитую дорогу, которая заканчивается у ворот тюремного двора.

— Хотите купить апельсинов, Камбили? — спросил Целестин, притормаживая. Торговцы начинают призывно махать руками и расхваливать товар. У нового шофера мягкий голос — это основная причина, по которой мама его наняла, после того как уволила Кевина. Голос и еще отстутствие шрама в виде лезвия на шее.

— У нас в багажнике лежит все, что нужно, — говорю я. Потом поворачиваюсь к маме:

— Ты хочешь что-то купить?

Мама качает головой, и шарф сползает с ее волос. Она поднимает руки и перевязывает его, но получается так же небрежно, как и прежде. Ее накидка неряшливо висит вокруг бедер, и она часто ее поправляет, что придает одежде неухоженный вид, как у женщин на рынке Огбете. Они тоже позволяют своим накидкам сползать, открывая взглядам поношенное дырявое белье.

Мама не обращает на это внимания, кажется, ее вообще не интересует, как она выглядит. Мама очень изменилась с тех пор, как Джаджа попал в тюрьму, а она попыталась восстановить справедливость и стала рассказывать всем, что убила папу, отравив его чай. Она даже писала письма в газеты, но ей никто не поверил. Не слушают ее и сейчас. Все думают, что горе и отрицание того факта, что ее муж мертв, а сын в тюрьме, превратили хозяйку уважаемого дома в это болезненно худое существо с кожей, покрытой угрями размером с арбузные семечки. Возможно, поэтому общественное мнение простило маму за то, что она не обрезала волосы, не носила только черное или только белое в знак траура в течение года, не присутствовала на мессах, посвященных первой и второй годовщине смерти папы.

— Постарайся завязать шарф потуже, мама, — прошу я, коснувшись ее плеча.

Мама поводит плечом:

— Он хорошо завязан.

Целестин смотрит на нас в зеркало заднего вида. У него добрые глаза. Он даже как-то раз предложил отвезти маму к шаману из своего родного города, специалисту по «таким вещам». Не знаю, что Целестин имел в виду под «такими вещами» — возможно, он считал маму безумной, — но я поблагодарила его и объяснила, что она не захочет туда ехать. Он желает нам добра, этот Целестин. Я замечала, как иногда он смотрит на маму, как помогает ей выйти из машины. Он хочет помочь ей снова стать самой собой.

Мы с мамой редко приезжаем в тюрьму вместе. Каждую неделю Целестин отвозит сначала меня, а потом, через день или два, — маму. Кажется, ей самой так больше нравится. Но сегодня особый случай: теперь мы знаем наверняка, что Джаджа выйдет на свободу.

Пару месяцев назад, после смерти главы государства, который, как говорят, умер, предаваясь утехам с проституткой, дергаясь и пуская пену изо рта, мы думали, что Джаджа немедленно выйдет из тюрьмы. Наши адвокаты получили задание быстро что-нибудь придумать. Митинги демократичеких союзов, призывающих правительство провести расследование папиной смерти и настаивающих на том, что он пал жертвой режима, буквально развязали им руки. Но временному правительству потребовалось несколько недель, чтобы объявить о грядущей амнистии узников совести, и еще столько же потребовалось адвокатам, чтобы они включили Джаджа в список ожидающих помилования. Теперь его имя стоит под четвертым номером в списке из более двух сотен имен. На следующей неделе его отпустят.