Вацлав Михальский - Мир тесен

Торжествующий Борис делал сыну знаки: «Тише, мол, молчи!» Но Боря не унимался. Тётя Катя темнела лицом, Фёдор как бы сгибался пополам. Задав свой обычный вопрос:

— Ну как, брат, что передать маме? — и не получив ответа, старался поскорее уйти.

— Ба, а ты говорила, что мой папа подлец и ирод?

— Хороший он, Боренька, хороший, глаза бы мои на него не смотрели. Надо же!

Борис пообещал сыну купить блестящую никелированную коляску с настоящими велосипедными колёсами и рулём. Хотя Боря и знал, что у него нет ноги, он не особенно сокрушался: ездить в блестящей никелированной коляске казалось ему куда интереснее, чем ходить пешком. И потом он не совсем верил, что у него нет ноги: очень часто на ней чесались пальцы. И ещё Боря знал, что у него родился брат, и великодушно думал: «Я его тоже буду возить в коляске, пусть катается».

Проболев около двух месяцев, Слава стал быстро поправляться. После завтрака он выходил на больничный двор и подолгу сидел на залитой солнцем скамейке. Он смотрел вдоль аллеи молоденьких тонких тополей на нежное, еще не омраченное пылью, сияние едва распустившихся листочков, и аллея тополей казалась ему ручьём, играющим в лучах солнца. Радость была разлита в терпком весеннем воздухе, а на душе у Славы сквозила пустота, щемящая тоска сжимала его сердце. Он не мог ответить себе, чего ждал, но чувство ожидания не покидало его даже во сне.

И вот однажды, когда он любовался тополиным ручьём и думал о своём неясном будущем, на аллее появился человек. Он шёл к Славе — узколицый, молодой. Его обрамлённое чёрной бородкой лицо показалось странно знакомым. Он свернул к скамейке и улыбнулся Славе, как доброму знакомому.

— Здравствуйте!

Слава встал, пожал протянутую руку, тоже улыбнулся, делая вид, что узнал и рад.

— У нас в детдоме был праздник…

— Сергей Алимович! А я сразу не узнал…

— Был праздник — традиционный сбор выпускников. Я приезжал. Сейчас заходил к вам, во дворе женщины мне всё рассказали. Примите моё глубокое соболезнование. — Постояли минуту, помолчали, не глядя друг на друга. Потом сели на скамью.

— Выздоравливаете?

— Вроде.

— Это вам, — Сергей Алимович протянул кулёк с яблоками и орехами.

— Спасибо, зачем вы… У меня полная тумбочка набита всякой всячиной — соседи и знакомые без конца носят.

Тополя тихонько шумели над их головами, звонко чирикали воробьи, пахло лекарствами и молодой травою.

— Женщины во дворе сказали мне, что вы спасали какого-то мальчика — попал под поезд. И поэтому задержались.

— Да. Вы его видели. Когда вы сошли в Минводах, они садились; мальчик, женщина и мужчина.

— Неужели тот самый мальчик?!

— Тот самый. Боря.

— А что он сейчас?

— Не знаю. Они не ответили на моё письмо.

— Да-а… Бывает же такое… А у нас работа в разгаре, — Сергей Алимович улыбнулся, как бы извиняясь за то, что меняет тему разговора. — У нас, правда, не так тепло, как здесь, но скоро потеплеет. Моё самое любимое время, когда в старом ауле расцветают персики. Долго ещё лежать?

— Не знаю. Думаю недельки через две выписаться.

— Как раз у нас зацветут персики. Приезжайте.

— У меня нет специальности.

— А вам лучше всего в газету, в наш «Гидростроевец», там есть вакансия. Вы же журналистом собираетесь стать.

— А меня возьмут?

— Возьмут! Я поговорю с кем надо. Это было б отлично. Если там работать, стройку можно узнать, как свои пять пальцев.

Слава понимал, что не сможет пока жить дома — это выше его сил. Единственный выход — куда-то уехать.

— Если будете в городе, зайдите, пожалуйста, к отцу мальчика, к Борису, с которым мы ехали.

— К кандидату наук?

— Да.

— Зайду. А разве он его отец?

— Да. Такая история. Расскажу. Я сейчас объясню вам, как его найти. И сразу напишите мне письмо: что с Борей? Уехали они, или нет?

На другой день Алимов прислал Славе письмо-телеграмму:

«БЫЛ БОРИСА БОЛОТОВА БОРЮ ВЫПИСАЛИ БОЛЬНИЦЫ ОН СОВЕРШЕННО ЗДОРОВ ОНИ ЖИВУТ ВСЕ ВМЕСТЕ БОРИС ОЛЯ БОРЯ ОЛЕЖКА И ТЕТЯ КАТЯ БОРЯ ОЧЕНЬ ЖДЕТ ВАШЕГО ПРИЕЗДА ГОВОРИТ МНЕ СЛАВА ВАГОН ЗНАЧКОВ ПРИВЕЗЕТ ЕМУ КУПИЛИ НИКЕЛИРОВАННУЮ КОЛЯСКУ ОН СОВЕРШЕННО СЧАСТЛИВ ЕГО ОТЧИМ УЕХАЛ РАБОТАТЬ НАШУ ГЭС НЕТЕРПЕЛИВО ЖДУ ВАС КРЕПКО ЖМУ РУКУ АЛИМОВ».

Оставатья в родном городе, идти работать в ту редакцию, где работала его мать, было выше Славиных сил. За время болезни у него перебывали все мамины сослуживцы. Приходил и редактор городской газеты.

«Очень сожалею, но что поделаешь — все там будем. Людмила говорила, что ты… тово… балуешься. — Его водянистые глаза блудливо блеснули из-под очков. — Пописываешь? Возьмём к нам в редакцию, поможем, научим».

Слава знал, что редактор долгие годы был влюблен в маму, и его окатила ледяная дрожь при мысли, что этот человек претендовал на место его отца. Правда, безуспешно, но все равно претендовал. «Лучше на стройку пойду носилки таскать, чем к тебе», — со злорадством подумал тогда Слава.

До телеграммы Алимова Слава боялся заводить разговоры о выписке из больницы, а теперь он только и делал, что ходил за своим лечащим врачом и просил: «Выпишите, пожалуйста, я ведь совершенно здоров». И когда он, наконец, вышел за больничные ворота, то первое, что сделал, обошёл все газетные киоски и накупил всевозможных значков. Конечно, это был не вагон, как мечтал Боря, а две больших пригоршни — тоже кое-что! В тот же день Слава уехал из родного города. По дороге на строительство ГЭС он заехал повидаться с Борей. Дверь ему открыла Оля, она так изменилась, так похудела, что на улице Слава ее, пожалуй, бы не узнал.

— А-а — растерянно протянула она, — проходите, вот только жаль, что Боря спит.

Слава обрадовался, что Боря спит и заторопился:

— Вот возьмите, это ему, — он передал Оле сверток со значками, — я тороплюсь, меня машина на улице ждет, — соврал он. — Я как-нибудь еще заеду, пока! — И не дожидаясь, что скажет Оля, повернулся и выбежал на улицу. Он так много думал о встрече с Борей, а обрадовался, что он спит, обрадовался не тому, что он не увидится с Борей, а тому, что, значит, можно уйти ни о чем никому не рассказывая, не отвечая ни на какие вопросы: легче всего ему было сейчас молчать.

Теплое весеннее солнце скрылось за тучами, крупными редкими каплями срывался дождь. Слава сидел на бухте кабеля в кузове попутного грузовика, мчавшегося темнеющей от дождя дорогой. Плотный поток воздуха, Пропитанный терпкими запахами весенней степи и дождевой свежести, бил в лицо, высекал слёзы. Плоские синеватые предгорья — слева, справа — степь, уходящая к самому морю на многие километры, а впереди сливающиеся с тучами темно-бурые горы Большого хребта. Во всем этом было что-то таинственное, вроде бы уже когда-то пережитое и в то же время совершенно новое.