Вацлав Михальский - Мир тесен

Волосы у неё как-то закурчавились за одну ночь, стали, казалось, тяжелее и гуще, а черты лица тоньше и одухотворённее. Она была неестественно бледной. Как побледнела тогда в сторожке, так краски и не возвращались к её лицу. Некрашенные нежные губы, белые зубы и лёгкое дыхание, напоминающее запах молодых початков кукурузы. Этот чуть уловимый аромат кружил ему голову. На губах Оли блуждала улыбка. Что бы она ни делала, что бы она ни говорила, губы продолжали улыбаться чему-то своему, о чем только знали они одни.

Уже высоко поднялось солнце, а он всё лежал и лежал в траве. Лежать в траве было так сладостно, так приятно… Рядом сидела новая Оля, которую он разглядывал с тайной неловкостью и страхом. Слишком необыкновенной была она. Оля смахивала с лучистых глаз капли слёз, что одна за другой повисали у неё на ресницах, и улыбалась.

Хорошо, что ночью они не остались на ферме, а ушли в степь. На этом настояла Оля. Ушли на их насыпь, возле бегущих, блестящих под светом луны рельс.

Вот недалеко по рельсам прогромыхал пассажирский поезд. Оля замахала капроновой косынкой. Молодая, похожая на Олю девушка, высунувшись в окно, ответно помахала ей белым платочком. Как две сестры они обменялись приветствиями. В небе кружил коршун, заливались жаворонки и молчали уставшие от трудной ночи кузнечики. Большая лёгкая стрекоза со стеклянными крыльями села Оле на колени. Борис потянулся схватить стрекозу.

— Зачем она тебе, не тронь её, милый! — сказала Оля, легко и твёрдо отвела его руку, приподняла платье и вытряхнула её. Стрекоза закружилась и пропала.

— Как дико, что надо куда-то идти, что-то делать, как это нелепо. Нет, сегодня мы никуда не пойдём, отпразднуем здесь наше обрученье, нашу свадьбу, — решительно сказала Оля.

— Жарко будет, куда денемся? — улыбнулся Борис. — Посмотри, какая зыбь вокруг солнца. Видишь, уже сейчас небо почти белого цвета — будет пекло.

— Ну и пусть. Давай проведём целый день сегодня в степи. Пролежим здесь в траве, она защитит нас от солнца. Встретим и проводим все поезда, что сегодня пройдут мимо, все облака, которые проплывут над нами, всех птиц, которые пролетят, и все цветы, что сегодня расцветут. Мы пригласим их на свадьбу, они будут нашими гостями… Бог с ней, с работой. Пускай дадут нам по выговору, переживём, — беспечно засмеялась Оля.

Она сделала над его головой шалаш, связала травы своей косынкой. Нарвала лопухов, которые огромными зелеными зонтами на белой подкладке росли вдоль железной дороги, и сделала из них крышу над его головой. Чудесно спалось ему в степи под лопухами, под охраной Оли. Она не спала, она все смотрела и смотрела в небо, смотрела и улыбалась. Проснувшись, он горячо обнял Олю, стройную с такой прохладной атласной кожей, пахнущую землей, лебедой и молодыми початками кукурузы.

Окончилось лето, а с ним и студенческая практика. Они вернулись в город. Оля похудела, стала молчаливой, над губой и на лбу появились коричневые пятнышки. Однажды Борис спросил о своей догадке. Оля молчала.

— Мы не можем сейчас связывать себя, что же ты молчишь?

— Я хочу ребенка.

— Обалдела?!

— О, какой ты грубый! Я все заботы возьму на себя.

— Возьму на себя. Подумаешь, героиня! Жанна Д’Арк! Всё это слова, одни слова… На что мы жить будем? Ты посмотри на наших сокурсников, на всех этих женатиков! На кого они похожи! Сейчас нам рано. Ты знаешь, какое мне предсказывают будущее. Я же занимаюсь, как вол, а что тогда?

— Как занимался, так и будешь заниматься. Я брошу институт, пойду работать. Я не покушаюсь на твое будущее, я мечтаю…

— A-а, — перебил её Борис, — мечтаю, мечтаю… Курчатов сказал: «Делайте в своей работе, в жизни только самое главное. Иначе второстепенное, хоть и нужное, легко заполнит всю вашу жизнь, возьмёт все силы и до главного не дойдёте». Понимаешь? — Все силы, всю жизнь возьмёт, все сломает, и я так и останусь подававшим надежды мальчиком!

— Моя тётя говорит, что у каждого ребёнка своя судьба, все вырастают, для всех хватает места под солнцем.

— Твоя тётя! Эта вечная твоя тётя. На все вопросы жизни у тебя эта тётя. Знаешь, ты сейчас похожа на человека, который накинул другому петлю на шею и говорит: «А насчёт табуреточки не беспокойтесь, я её сам выбью, не затрудню вас, не беспокойтесь, я от вас ничего не потребую!»

— Если я петля, то не будем больше об этом говорить. Никогда не будем.

— Ну, не обижайся, извини, — Борис положил руку на её плечо, — прости, я глупость сказал. Но сейчас ведь главное учиться. И тебе и мне. Ну и холод… — Он поднял воротник пальто. — Пойдём в кино?

Целый час они сидели в холодном фойе, ждали начала сеанса и молчали. Потом в полупустом и холодном зале они смотрели фильм. На экране было лето. Чёрное море, лунный берег и двое полуголых влюблённых.

— Что же делать будем? — неожиданно спросила Оля.

Он ничего не ответил.

Её стала бить мелкая, непреодолимая дрожь.

— Пойдём отсюда, на улице я скорее согреюсь. — Оля встала и пошла по чёрному залу навстречу полуголым влюбленным. Ему пришлось идти следом — на улицу, в холод и мрак. Густой, мокрый снег слепил глаза, бил по щекам, забирался за воротник. Он проводил Олю до её общежития и они молча расстались.

На ноябрьские праздники он уехал домой, прощаясь, сказал Оле:

— Придумай что-нибудь…

Он нарочно задержался дома на несколько дней, а когда приехал в город, то узнал, что Оля забрала документы из института и уехала к тётке. Ни адреса, ни фамилии Олиной тёти Борис не знал.

Первый раз в жизни — до пронзительной боли в груди, до тяжелого давящего шума в голове — он почувствовал себя отчаянным, пропащим негодяем. Ему хотелось бежать на вокзал…

Но чем дольше он шёл по улице, ведущей к вокзалу, чем сильнее обдувал его холодный ветер, тем большую власть забирал разум над его кающимся сердцем.

…В те первые дни там, у тётки, Оля не сумела, как надеялась, сразу найти работу где-нибудь в учреждении, и ей пришлось поступить чернорабочей на железную дорогу. Лопатой, похожей на трехтонку, она сыпала на насыпь свинцовый гравий, била тяжелой киркой — изо дня в день, изо дня в день. Руки горели от волдырей, её мутило и шатало… А дома, в маленькой, душной комнате умирала Олина тетка, болезнь её была неизлечимой.

Рядом в коридоре жила старуха. Звали её тетя Катя. Тётя Катя и Олина тётка были давнишние враги. Они воевали непримиримо из-за всего: из-за не так поставленого шкафчика, веника, пролитой воды. В маленьком коридорчике у них было две электрических лампочки: каждая зажигала свою. А когда они обе были в коридорчике, горели сразу две лампочки. «Принципиально», — говорила тётя Катя. Когда Оля приехала, наблюдательная старуха сразу поняла, в каком она положении, и чтобы ещё сильнее досадить своей соседке, в болезнь которой она не верила, на весь коридор бурчала.