Вацлав Михальский - Мир тесен

Все четверо чокнулись, выпили.

— Сеня, так я пойду, — сказала Верка, вытирая бледные губы. В обществе Алимова она всегда чувствовала себя плохо.

— Давай, — сказал Сеня, внутренне соглашаясь, что за этим столом Верке теперь не место.

Потом был длинный разговор. Алимов показывал Сене присланную из НИИ бумагу и объяснял, почему обделку шестого блока лучше вырубить, чем оставить. Он говорил о скорости воды, о водопроницаемости бетона плохого качества и еще о многих технических вещах, причем говорил серьезно, с цифрами и выкладками. Сеня слушал его, кивал тяжелой лысеющей головой и всякий раз спрашивал:

— А может и ничего, а? Святкин говорит: бастовать будем, и Кузькин кричит — бастовать, на хрена, кричит, попу гармонь! Мы, кричит, не ваньки-встаньки! Фёдор молчит, Мухтар тоже нервничает. Опять же, если как смотреть, мы тоже люди!

— Нет, Сеня, надо признать ошибку, — говорил Алимов, — надо быть мужчинами, главный инженер — и тот признал. Думаешь, мне хочется вырубать этот блок, думаешь, я не понимаю, как это трудно и тяжело?

Спор решила бумага из НИИ.

— А печати-то нет? — выставил последний аргумент Сеня.

Но Слава подтвердил слова Алимова, что бумаги, которые пишутся на фирменных бланках, не нуждаются в печати.

— Ладно, — согласился, наконец, Сеня, — если надо, так надо. Мы не враги.

— Я завтра буду в тоннеле вместе с вами, — сказал Алимов. — Я ребятам все объясню, ты только поддержи меня.

— Поддержу, — обещал Сеня, — допьем, что ли?

— Допьём! — бесшабашно крикнул Алимов и стукнул по столу маленьким крепким кулаком.

Всю ночь Алимова мучила боль в желудке. Чтобы заснуть он несколько раз принимался считать до тысячи, чтобы отвлечься от боли, думал о Саше, вспоминал детский дом, в котором прошло его детство, отрочество и начало юности. Под утро ему приснился сон-воспоминание…

…Светало. В зеленоватом небе тихо таял белый месяц. Влажные от росы, тускло блестели рельсы. Вокруг белой маленькой будочки у переезда, по обе стороны от железной дороги, окутанной высокими густыми садами, отдыхал от дневного зноя аул. Метрах в трёхстах от переезда, прямо по улице, которая одним своим концом упиралась в железнодорожный шлагбаум, за тремя воротами с каменными арками, словно отдельное государство, спал городок в гранатовом саду. Там в раскрытые окна спален светили ярко-алые цветы на гранатовых деревьях. С каждой ночью алых цветов оставалось всё меньше, потому что они становились зеленоватой круглой завязью. Но и совсем маленькие гранаты уже были увенчаны резной короной, как будто для того, чтобы отличить их царственное положение среди прочих плодов.

За тремя воротами с высокими каменными арками, словно отдельное государство, спал городок в гранатовом саду. А глава этого государства — пожилой и грузный человек, облокотившись о полосатый журавль шлагбаума, курил папиросу «Беломорканал».

Шестнадцатилетний Сергей стоял в сторонке, на сером гравии у самых шпал. Он не думал о своих друзьях-товарищах, которые в этот час ещё спали в высоких и чистых спальнях, в гранатовом городке, где Сергей прожил десять лет. Он ни о чём не думал, его душа была настолько заполнена ожиданием и неизвестностью, что никаким другим чувствам пока не оставалось места. Он ехал в Баку поступать в институт.

А директор детского дома, облокотившись о шлагбаум, курил «Беломорканал». Он провожал Сергея в Баку.

Поезд подошёл неожиданно, остановился лишь на какую-то долю минуты и, едва он успел сесть в вагон, уже шёл почти полным ходом. В общем вагоне было полупусто, от голых светло-коричневых полок неуютно пахло дальней дорогой. Сергей смотрел в раскрытое окно по другую сторону купе. Смотрел в степь: празднично освещенная золотисто-алыми полосами восходящего солнца, она летела ему навстречу, словно будущее. Сергей с малых лет тянулся к технике, с четвёртого класса начал строить радиоприёмники, позднее водил детдомовский трактор и прочно завоевал себе положение основного технического специалиста среди сверстников. За отличную учебу и поведение был оставлен в детском доме до окончания десятого класса и вот теперь директор сам провожал его к новому рубежу жизни…

Алимов встал освеженный сновидением, словно купанием в лесной запруде, той детдомовской запруде, где вода была всегда холодна и чиста в тени вековых ясеней.

Позавтракали они втроем: Сеня, Алимов, Слава, как одна семья.

Сергея Алимовича неприятно поразило то, что его не пригласили в комиссию по шестому блоку, бесцеремонно обошли, и теперь дело повертывалось таким образом, что он вроде был тут ни при чём, более того, на него ложилась вина за бетонную смесь шестого блока.

«Ладно, — утешал себя Алимов, — в конце концов важен результат, важно, что блок будет вырублен». — Шагая сейчас рядом с Сеней и Славой к котловану, он думал о том, что все-таки победил и это главное. — «Еще несколько таких побед, и они станут со мною считаться. Все даётся в борьбе, — думал Алимов, щурясь на яркое утреннее солнце, — Все даётся в борьбе…» И думая так, он ощущал в себе большие силы для этой борьбы и был уверен во многих будущих победах. На душе было легко, и всё вокруг казалось необычайно красивым: белёсые горы, зелень аула, сверкающая махина кабель-крана, даже обочина дороги с чахлой пыльной травой. У входа в котлован их догнала Станислава Раймондовна.

— Иду смотреть пятьдесят пятую трещину, ту, что на вашем злополучном блоке.

— Правда?! — Алимов радостно хлопнул в ладоши. — А мы идём начинать работы по вырубке шестого блока.

— Все-таки решили вырубать? — взглянув на Сеню, Станислава Раймондовна тонко улыбнулась. — Я думаю, это к лучшему.

Сеня промычал что-то вроде «кто его знает» и сделал вид, что засмотрелся на дальние зелёные горы.

— А вы, Владислав, куда решили ехать поступать: в Москву или в Ленинград?

— Не знаю, еще не решил.

— Поезжайте в Ленинград. Остановитесь у моей сестры.

Слава смутился, пробормотал:

— Спасибо!

— Чего там спасибо! Сегодня же приходите ко мне, я дам вам адрес и рекомендательное письмо. Не пожалеете. Ленинград — такой город! — При слове «Ленинград» загорелое морщинистое лицо Станиславы Раймондовны осветилось детским восторгом.

— Станислава Раймондовна всех агитирует за Ленинград, — засмеялся Алимов.

Они вошли в тоннель. По стенам сочилась вода, на потолке висели гирлянды малярийно-желтых электрических лампочек. Здесь было так прохладно, что показалось, они вошли в воду.

— Нет такого закона, извините! — гулко рванулся из глубины тоннеля визгливый голос Святкина. Все звено было уже в сборе.

— Ребята, — глухо сказал Сеня, — надо рубать…

— A-а… И тебя они купили! — закричал Кузькин. — Быстро! Молодец!