Вацлав Михальский - Мир тесен

— Вот я сегодня крокодила видал. Как быдто идем мы с Веркой, кругом Африка, жара, комари, и крокодил в зубах пол-литру держит и говорит: «Здравствуй, Сеня, я твой брат!» «Да, брось, — говорю, — нет у меня братов». «Врешь, — говорит, — я твой брат». Верка только хотела бутылку у него из пасти, а он р-раз и заглонул бутылку! К чему бы такой сон, а, Славик? Встал, воды попил и еще приснилось: рыба, до черта рыбы, вроде кильки. Верка говорит: «Давай буду пироги пекти». «Оставь, — говорю, — без пирогов проживём». А она тесто замесила, рыбу туда вопхнула, и получился такой пирог круглый. К чему бы, а? Рыба вроде к счастью?

Верка была злым гением Сени Лысцова.

«Сень, я за бутылкой схожу?» — этот её вопрос-восклицание шёл в их жизни рефреном. Маленькая, загорелая до черноты, с белыми выцветшими патленками, белыми тонкими обветренными губами, она преследовала Сеню своею дружбой. Раньше Верка боялась Алимова, а в последнее время, пользуясь их ссорой, стала приходить к Сене каждый день.

«Все паразиты! — то и дело слышался из Сениной комнаты её услужливый визгливый голос. — Все паразиты!»

В коридоре, фыркая, умывался Алимов. Победоносно сияющий, с сверкающими каплями в бороде, с полотенцем на шее, он вышел к ним во двор, сладко потянулся.

— Привет волхвам! Хочу заметить, что лучшим представителям народа уже давно показывают не чёрно-белые, а цветные широкоформатные сны.

Сеня обиделся, пожевал толстые губы, хмыкнул и ушёл в свою комнату. Особенно обидел его «волхвы». Тёмный смысл этого слова показался ему оскорбительным.

— Зачем ты так? — сказал Слава.

— Ничего, перебьётся, — весело ответил Алимов, — уже и пошутить нельзя.

— Но он не понял шутки.

— Пусть понимает, — задиристо сказал Алимов, упоённый предстоящим разговором с «главным», уверенный в том, что все должны его понимать и принимать таким, какой он есть. — Читал твою статью в областной газете. Очень трогательно. Особенно эта игра рубиновых камней в корпусе, презентованных министром часов. Неужели сам додумался?

Слава густо покраснел.

— Сам.

— Поздравляю! Во второй части вашего со Смирновым эпоса, можете рассказать трудящимся, как этот бетон вырубали. Могу дать эпиграф: «Плакала Саша…»

— Ты преувеличиваешь, — сказал Слава, мучительно чувствуя натянутость и пошлость своей фразы о том, что де «рубиновые камешки в корпусе именных часов и рубиновые звёзды, сияющие над главной площадью страны, из одного камня, так же, как из одной плоти и крови наши герои, наши земные звёзды…» «Как это глупо и напыщенно, — думал Слава, — как притянуто за уши!»

— Не будем спорить, — Алимов снисходительно похлопал Славу по плечу, — пойдём чай пить.

— Да, Сеня подарил нам пачку индийского.

— Сеня — магнат. Мы отдарим ему банку растворимого бразильского кофе, мне обещали достать.

Они молча выпили чай с брынзой и разошлись гораздо раньше положенного времени.

Сергей Алимович знал, что «главный» приходит не к девяти, как все в управлении, а к семи часам утра. «Пойду пораньше, чтоб никто нам не помешал».

Когда он приоткрыл дверь, «главный» что-то писал, сидя за маленьким приставным столом для посетителей.

— Заходи, — едва подняв глаза, сказал он Алимову. Сергей Алимович вошёл в кабинет.

— Так в чём дело?

— Письмо из НИИ получил, — выпалил Сергей Алимович, — ознакомьтесь. — Он вынул из кармана брюк сложенный вдвое конверт и подал его «главному».

— Что за письмо? — «Главный» сел за письменный стол, пробежал глазами фирменный бланк. — Зачем вы туда обращались? Кто вас просил?

Сергей Алимович опустил глаза, не выдерживая сверлящего взгляда «главного».

— Я спрашиваю, почему вы решили поставить под удар всю стройку?

— Но, Виктор Алексеевич, бетон не стандартен. Есть четкое заключение, теперь вы не можете мне не верить.

— Верить — не верить. Я!.. — Злоба душила «главного», он чувствовал, что этот бородатый мальчишка, которого он сам назначил на пост, выбивает из-под его ног почву, ставит под сомнение все его планы, мечты, ставит под сомнение приезд министра. «Главный» улыбнулся, но при всём его старании это была не улыбка, а оскал. — Я не предполагал, что вы такой двурушник.

— Я не двурушник, — Сергей Алимович вспыхнул, — я головой отвечаю за свой участок.

— Шкуру, значит, спасаешь. Молодец!

— Думайте обо мне, что хотите, но это мой долг. Надо делать всё по правилам.

— По правилам! — Скулы «главного» окаменели. — По правилам ты мог бы сейчас торчать старшим лаборантом, а не руководить…

— Я помню, что вы назначили меня на этот пост, — перебивая, сказал Алимов, — я стараюсь оправдать ваше доверие.

— Вон! — «Главный» так стукнул кулаком по лежавшему на столе стеклу, что оно лопнуло. — Вон отсюда! — И скривился от боли в руке. — Подлец! Мальчишка. Вырастил на свою голову. Какой подлец! — шагая в домашних тапочках по своему обширному кабинету, возмущался вслух «главный».

Сергей Алимович написал официальное заявление в партком. Коротко и, как ему казалось, сухо он изложил суть дела и потребовал немедленного рассмотрения конфликта по шестому блоку. С того дня, как он подал это заявление секретарю парткома, Алимов каждое утро являлся в его кабинет и спрашивал:

— Ну, когда обсуждение?

Секретарь терпеливо отвечал ему, что пока не решено, и в конце концов взорвался:

— Клещ ты, Алимов, до чего нудный клещ! Сказать по совести, не думал я твой вопрос в повестку дня включать. Но вижу, не отцепишься. Завтра партком, в четыре дня.

Отправляясь на заседание парткома, Сергей Алимович подбрил бороду, надел чистую белую сорочку, новые брюки и новые туфли. По дороге он всё обдумывал свою речь, получалось складно, убедительно, умно.

Вопрос о злополучном шестом блоке стоял в повестке дня одним из последних, и Сергею Алимовичу пришлось битых два часа просидеть в приёмной. За это время он успел переволноваться, и когда его пригласили в кабинет, где шло заседание, он не испытывал ровно никаких чувств. Какая-то странная, пугающая пустота была в его голове и сердце, даже мелькнула мысль, что все зря и глупо, и опять он ничего не докажет.

Секретарь парткома надел очки и, сбиваясь, начал читать заявление:

«В партийный комитет ГЭССТРОЯ от кандидата в члены КПСС, начальника лаборатории строительства Алимова С. А. Заявление…»

Почти все члены парткома были лично знакомы Сергею Алимовичу, но от волнения он никого не видел, кроме сидевших на видном месте главного инженера и Смирнова.

— Во даёт жизни! — бросил кто-то реплику, когда секретарь парткома дочитал до конца заявление Алимова. Реплика явно относилась к тем «оргвыводам», которых требовал Алимов: «Отобрать, наказать, вырубить, дать опровержение в прессе». «Кто-то засмеялся, кто-то прогудел что-то невнятное, но по тону осуждающее. Первым взял слово худой высокий снабженец, за ним минут десять заикался оратор из жилищной конторы. Он не выговаривал по меньшей мере пять букв, речь его скрежетала, спотыкалась, вставала на дыбы, лицо посинело от натуги, на лбу выступила испарина. Алимов с удивлением слушал, что они говорят о тоне его заявления, о словах, о «пренебрежительных нотках», «грубости», «амбиции», о чём угодно, только не о деле, не о шестом блоке. Он пытался вставлять реплики, но его тут же обрывали и обрушивались за бестактность и недисциплинированность. Сергей Алимович был так подавлен неожиданным поворотом дела, что когда ему дали слово, все заранее построенные фразы вылетели у него из головы.