Вацлав Михальский - Мир тесен

Потянулись огороды с островерхими горбами сторожевых шалашей — кончалась вольная степь, приближался город.

— Напиться бы, — Димка облизнул губы и свернул с дороги в сторону шалаша.

Из огуречной ботвы лениво поднялся косматый пес и, нехотя отворив черные губы, выставил желтый оскал. Димка покрепче перехватил палку и продолжал идти. Пёс удивлённо попятился и вдруг бросился под ноги.

— И-рраз! — вскрикнул Димка и, высоко подпрыгнув, перескочил пса.

Обманутый пёс ткнулся мордой в ботву и упал на бок.

— Эх ты, псина, — засмеялся Димка, — второй разряд по прыжкам имею.

Собака вскочила на ноги, но больше не бросалась, а почуяв перед собой бойца, стала обходить Димку кругом, рыча и прицеливаясь.

— Трезор! Не сметь! — выскочила из шалаша босоногая крепкотелая девчушка.

«Не найдется ли у вас водички?» — приготовил Димка фразу, но увидел, какая она перед ним стоит вся просвеченная солнцем, белозубая — и сказал одно слово:

— Пить!

— Какой ты лохматю-ющий! — прикрываясь от солнца книгой, засмеялась девчушка. — В совхоз сезонником наниматься?

— Нет, в город, в редакцию, — важно ответил Димка и, переложив палку в руку с сандалиями, оправил «подблоковскую» шевелюру.

— A-а! Зачем?

— Как зачем, был в командировке, возвращаюсь…

— Вы работаете в редакции?

— Конечно, корреспондентом…

— О! Сейчас, я сейчас, — она смешалась и юркнула в шалаш. Вернулась с большой белой эмалированной кружкой воды, протянула её гостю с уважением, а сама смущенно раскрыла книгу, что держала всё время в руке.

«Тоже — не без понятиев», — кося от кружки глазом, высокомерно-снисходительно подумал Димка.

— Стихи, проза? — небрежно спросил он, выплескивая недопитую воду.

— Стихи, — покраснев, тихо сказала она.

— Забавно… Кто же? «Любовь не вздохи под скамейкой»?

— Вот, — повернула она обложку.

Это был Он, Он, Он.

— Я знаю Константина Ивановича. Чудесный старик. Он вызвался редактировать мою первую книжку, — вдохновенно соврал Димка.

— Так, значит, вы тоже поэт? Ой, я никогда, никогда не разговаривала с живым поэтом! А Константина Ивановича я видела… издали. Он проезжал мимо пляжа на глиссере, и все показывали на него и ора-али! А он в белом кителе, как капитан, седой, машет рукой и улыбается. Он очень добрый, правда?

— Ну ещё бы, все великие люди добрые. «Гений и злодейство — две вещи несовместные».

— А вы можете… можете прочитать мне что-нибудь своё, — потупилась девчушка.

Димка глянул на ровный пробор гладких светлых волос, на литые маленькие плечи с полосками от сарафана, и ему очень захотелось побыть с ней подольше.

— Что ж, охотно, кстати и отдохну, устал.

— Пойдёмте в шалаш, а то солнце так палит. Пойдёмте?

В шалаше стоял полумрак. Димка уселся на охапку сухой травы.

— Пожалуйста, попробуйте. — Она протянула тарелку молодых пупырчатых, пахнущих землей и солнцем огурцов. Открыла спичечный коробок с солью.

Димка сладко захрустел огурцами. Поджав маленькие ноги под сарафан, она прислонилась к стенке шалаша и крутила на палец травинку.

— Так почитаете?

— «О подвигах, о доблести, о славе я забывал на горестной земле», — начал Димка.

— Это же Блок? — удивленно воскликнула она.

— Точно, — засмеялся Димка. — «Послушайте, если каждый вечер зажигаются звёзды…»

— Вы меня дурачите, да?

— Ты права, это Маяковский… А ты и в самом деле любишь стихи, — покровительственно хлопнул он её по плечу и осёкся, встретив отчужденный взгляд зелёных строгих глаз.

— Ладно-ладно, не обижайся, теперь серьезно, — пробормотал он, глядя в сторону, и стал читать свои стихи. Он читал одно стихотворение за другим. Она вся словно обратилась в зеленоглазое удиивтельное внимание.

«Как она умеет слушать, — благодарно думал Димка, — никогда в жизни не встречал ещё человека, который бы умел вот так слушать…»

У входа в шалаш дремал под стихи Трезор. Когда Димка умолк, Трезор взрогнул и поднял голову.

— Как ты думаешь, возьмут такие стихи в вашей редакции?

— В нашей? А вы не из города? — захлопали длинные, выгоревшие на солнце ресницы, и искорки заметались в зелёных глазах.

— Да… нет… то есть, — пойманный на слове, забормотал Димка.

— Я бы взяла, — выручила девочка, — мне очень нравятся твои стихи.

— Да?! — расплылся польщённый Димка.

— Да! Да! — громко подтвердила она.

И Димке стало стыдно.

— Я тебе наврал всё, никакой я не корреспондент. Я иду в город к Константину Ивановичу, несу свои стихи. И я его ни разу не видел. — Димка говорил и чувствовал, как становится ему легче дышать. — В общем, меня Димка зовут, — закончил он свои признания.

— А меня Варя. — Она протянула руку.

Он взял её ладную ладошку, и была эта ладошка такая живая, прохладная, что не хотелось отпускать.

— А ты издалека идёшь?

— От Хазарского моря. Сначала ехал на поезде, а последние два дня пешком, так веселей. В степи ночевал. Хорошо у вас в степи.

— Ой, расскажи, наверно, страшно?

— Ух, как страшно! — делая большие глаза, сказал Димка. — Я всю ночь сидел, жёг костер, и тени такие ходили вокруг громадные, и что-то кричало и плакало на разные голоса. Было так жутко и весело: как будто я старый колдун, и вся земля подвластна мне, а я сижу и варю на острие своего костра месяц в котелке. Был у меня зелёный солдатский котелок, сегодня закинул его — больше ночёвок не будет. Вот сижу и варю из месяца зелье.

— А для чего зелье? — перебила Варя.

— А зелье-то, — ухмыльнулся Димка, — чтобы приворожить красавицу Варвару, что живёт в терему травяном за семью ветрами, за семью полями огуречными. Стережёт её свирепый дракон в обличье собачьем — Трезор.

— И рыцарь сильный и мудрый, — подсказала Варя.

— Кто? — ревниво встрепенулся Димка.

— Дедушка, — засмеялась Варя, — в совхоз аванс ушёл получать.

— И сидит та Варвара-лебёдушка день и ночь в тереме травяном в стране своей Огуреции книжки, золотом писанные, листает, — разошёлся Димка.

— И геометрию зубрит, — дополнила Варя.

— И геометрию, паки науку древнюю, кулачным бойцом, великим Пифагорушкой из собственных штанов составленную. По сему и имя она имеет Пифагорова.

— Не ври, геометрия не Пифагорова, а Эвклидова, — расхохоталась Варя.

— Вот всё перебила, грамотейка, — хлопнул себя по колену Димка, — наверное, мне пора топать, а то никого не застану…

Долго стояли они у обочины дороги, не решаясь расстаться.

— А у меня экзамены на аттестат, — вздохнула Варя, — послезавтра первый, сочинение, утром уеду в совхоз.

— А я уже свалил в прошлом году, — сказал Димка, — на тройки, правда. Ты думаешь, Константин Иванович добрый?

— Конечно, добрый. Ты же сам говорил, что все большие люди добрые. Разве может, разве имеет право плохой человек писать хорошие стихи?