Вацлав Михальский - Мир тесен

— А вон машина стоит. — Он небрежно кивнул на такси в кружевной тени придорожных берёз.

— Ой, ты куришь? «Бородино». Какие-то новые, я никогда раньше не видела.

— Ага, «Бородино», — насмешливо сказал Антонов, — французы считают, что они выиграли эту битву, а русские, что они.

— Я ему нужна… — Не глядя на Антонова, глухо сказала Надя. — Он очень любит сына. Он приехал за мной… вчера.

«Вот этот, что кричал «Надюха», её муж?! Боже мой…» — Антонов растерянно усмехнулся и вдруг почувствовал, что в животе его лежит горячий камень. Опять пришло к нему это пугающее ощущение!

— Я собственно, долг приехал отдать. — Он вынул из кардана три рубля. Сунул их в карман Надиного халатика. Вздрогнул, ощутив под ситцем обнаженное тело. Превозмогая себя, посмотрел ей в лицо, такое близкое и чужое, с почерневшими и косящими от волнения глазами. Чуть пониже её левой ключицы, в смуглой ямке, прилипла семечная скорлупа. Антонов нежно взял её двумя пальцами, бросил в траву, повернулся и пошёл к дожидавшемуся такси.

Шофёр был доволен, что долго не задержались. Машина быстро выехала из дачного леса на автостраду и понеслась к Москве на предельной скорости.

Была суббота, летняя суббота. Всю ночь и часть утра над посёлком шёл обильный дождь, за день немощеные улочки успели просохнуть, но не до конца, и было как-то особенно радостно ступать по освеженной земле. Чахлые стриженые акации и те выглядели нарядно, листья их мягко темнели, лаская глаз, а воздух, обычно сухой и пыльный, сейчас был влажен и свеж.

Василий Петрович Еремеев, слесарь-наладчик местной трикотажной фабрики, сидел у раскрытого окна в своей новой, так похожей на каюту, двухкомнатной квартире со всеми удобствами. С третьего этажа Василий Петрович глядел вдоль одинаковых крупнопанельных домов на светлое вечереющее небо, на потемневшую от влаги землю, на своих ребятишек, Кольку и Сережу, играющих внизу, в сбитой из четырех досок песочнице и думал о том, что после дождя замечательно ловятся раки, а завтра воскресенье и хорошо бы пойти на речку половить раков. Как только он подумал о раках, ему сразу захотелось пива.

«Пару бы кружечек, а? С раками, а? Красненькие такие стервецы, а?!»

Он уже ощущал, как обсасывает рака, и во рту у него был вкус пива. Но в это время на кухне что-то загремело и донеслось оттуда громкое ворчание. Василий Петрович покосился в сторону кухни с привычной тоскою и неудовольствием. А пива ему хотелось всё сильнее. С усмешкой душевной и горделивостью он пощупал двумя пальцами левой руки хрусткую трёшницу в потайном пистончике брюк — удалось-таки ему вчера с аванса выкроить. Скоро пива ему захотелось так сильно, что он уже решил было пойти на кухню спроситься. Но в это время супруга сама вошла в комнату. Большая, грудастая, с отёчными ногами, она, как обычно, взглянула на Василия Петровича исподлобья и в её больших усталых глазах был обычный укор и раздражение: «Сидишь?! Ну-ну, я спины не разгибаю, а ты сидишь. У других мужья, как мужья, а тут — ни богу свечка, ни чёрту кочерга!»

Василий Петрович смутился под этим её взглядом и встал.

— Я бы это, я бы, Лида, в баньку сходил, собрала бы, а? — глядя мимо жены, виновато сказал Василий Петрович.

— Или дома нельзя? Ванну тебе для чего дали?

— Да, противная мне эта ванна и унитаз торчит, и не попаришься. Главное, я бы там с веничком, с веничком, а?!

— Знаю я эту баньку, опять…

— Да с чего, Лидуша? С чего, милая! — поднявшись на цыпочки и заглядывая в глаза своей дородной половины, говорил худой и маленький Василий Петрович. — Если бы и было с чего — в рот не взял. Я же слово дал? Дал! Если кто и попросит: «Пей, Вася! Ради бога, выпей!» А я ему: «Нет, милый, не могу! Режь — не могу! Не буду! Слово дал!»

— Знаю я эти слова, — подходя к окну, проворчала Лида.

— Что ты, Лидуша! Ты же меня знаешь! Просто в баньку, так соскучился! Так соскучился! Ты-то культурная, образованная, тебе нравится в ванной, а я к ней никак привыкнуть не могу, и унитаз опять же торчит.

— Причём здесь образование, — чуть покраснев, глядя вниз на сыновей, сказала Лида. — Ладно, иди, парься!

Он знал чем польстить: ещё в девичестве Лида окончила бухгалтерскую школу и вот уже десятый год считала чужие деньги в сберегательной кассе на главной улице посёлка.

— Я мигом! Мигом! — весь просияв, засуетился Василий Петрович.

— Только смотри, без этого! — тихо, но грозно сказала жена, доставая из светло-жёлтого шифоньера чистые трусы, майку, носки и полотенце для Василия Петровича.

— Да что ты, Лидуша! — клятвенно приложил обе руки к груди Василий Петрович и проскользнул на кухню. Здесь он, не теряя секунд, вынул из облупленного шкафчика вяленого чебачка, отрезал горбушку чёрного хлеба и всё это проворно завернул в газету вместе с мочалкой и мыльницей.

По случаю субботы в бане была толчея, но Василий Петрович любил людность. Минут сорок он высидел на продавленном чёрном диване в вестибюле, дожидаясь своей очереди. Сидеть ему было не скучно и потому, что он беседовал со своим соседом насчет космоса, и потому, что во внутреннем кармане пиджака, у сердца, он ощущал приятную тяжесть четвертинки. По дороге в баню он-таки не удержался — забежал в продмаг.

Войдя в предбанник, Василий Петрович прежде, чем раздеться, купил у ласкового старичка-банщика березовый веник. Благообразный, чистенький, весь словно только что выстиранный и выглаженный, банщик с улыбочкой всучил ему уже использованный веник, оббитый, почти без листьев. Взяв этот веник, Василий Петрович покрутил его в руках с разочарованием, но потребовать новый не решился.

Вдоволь напарившись, исхлестав себя докрасна жестким веником, Василий Петрович вымылся под холодным душем, хорошенько вытерся и, одевшись, розовый и возбуждённый, вышел в вестибюль. Чувствуя обновление и лёгкость во всём своем маленьком и тщедушном теле, Василий Петрович встал в хвост очереди за пивом.

Встал? Да разве он сам встал!

«Что-то» взяло и поставило его, то самое «что-то», которое ещё дома толкнуло его вынуть из шкафчика чебака, которое занесло его по пути в баню в продмаг. Но теперь, уж коли это «что-то» победило и добрую волю — «не пить её больше, проклятую», и страх перед взбучкой, теперь Василий Петрович стоял твёрдо, не мучаясь больше, и ни о чём не думая.

Когда вислоносый кучерявый и плешивый продавец Мишка с чёрными глазками, словно натёртыми салом, накачал ему две кружки пива, Василий Петрович подал ему полтинник. Полагалась сдача в две копейки, но Мишка сдачу не отдал и уже накачивал пиво следующему. Забирая с мокрого прилавка свои кружки и глядя как оседает в них белая пена, Василий Петрович подумал о том, что на старые деньги это не две копейки, а двадцать, но Мишке сказать об этом не решился.