Фрэнсис Бернетт - Как стать леди [litres]

– Он оказывал нам всякие любезности, – рассказывала мисс Кора Брук своей матери. – А вчера был крайне любезен даже с этой бедняжкой Эмили Фокс-Ситон. Очень достойный мужчина.

За ленчем звучало много смеха и шуток. Мисс Кора Брук блистала остротами. И хотя она была более разговорчива, чем леди Агата, сравниться с нею красотой она все-таки не могла.

На этот раз письмо с Керзон-стрит не довело ее до слез. Она вздрогнула, когда по возвращению с экскурсии ей вручили послание, и нетвердой походкой отправилась с ним к себе в комнату. Но к ленчу она спустилась походкой легкой, как у нимфы, с безмятежным личиком. Она охотно радовалась каждой шутке, глаза ее сияли, и вся она дышала какой-то детской свежестью.

Она как раз смеялась над очередной остротой мисс Брук, как вдруг лорд Уолдерхерст, сидевший подлее нее, оглядел стол и спросил:

– А где мисс Фокс-Ситон?

Следует отметить, что к этому моменту никто и не заметил ее отсутствия. Ответила леди Мария:

– Ах, мне почти неловко об этом рассказывать, но, как я уже не раз говорила, Эмили Фокс-Ситон стала просто основой моего существования. Я без нее ни минуты прожить не могу! Она пошла в Монделл. Убедиться, что мы на ужин не останемся без рыбы.

– Она пошла в Монделл пешком ? – спросил лорд Уолдерхерст. – После вчерашнего?

– Но все экипажи были заняты! – ответила леди Мария. – Это, конечно, ужасно, но она любит прогулки и заверила меня, что вовсе не так уж устала. Нет, что ни говорите, но за спасение званого ужина и за то, что мы не останемся без рыбы, она заслуживает медали!

Маркиз Уолдерхерст достал монокль и уверенным движением вставил его в глаз.

– Дело не только в том, что до Монделла целых четыре мили, – заметил он, глядя в стол, а не на леди Марию. – От Монделла сюда еще четыре мили.

– Это чистое совпадение! – ответила леди Мария.

Смех и шутки продолжались, однако лорд Уолдерхерст, по причине, известной только ему самому, утратил аппетит. Несколько секунд он сидел, глядя в скатерть, затем отодвинул едва начатую котлету и встал из-за стола.

– Извините меня, Мария, – сказал он и без дальнейших объяснений вышел из комнаты. Он отправился на конюшню.

Рыба в Монделле оказалась замечательная – свежая, такая, как надо, и Бэтч согласился ее доставить. Будь она в обычном своем состоянии, Эмили бы с легкостью и с ощущением триумфа преодолела бы четыре мили до Моллоуи, подбадривая себя в пути предвкушением той радости, которую доставит леди Марии.

Но письмо от миссис Купп свинцовым грузом лежало у нее в кармане. Оно заставило ее предаться размышлениям настолько горестным, что она не замечала ни цветущего вереска, ни пчел, ни по-летнему яркого неба. Она чувствовала себя куда более усталой, чем после долгого блуждания по Лондону. По правде говоря, она еще никогда не ощущала такой гнетущей усталости. Каждый шаг, казалось, уводил ее все дальше от нескольких скромных квадратных ярдов под крышей миссис Купп, которые она считала своим домом. Домом для нее была даже не эта комнатка на третьем этаже – домом были сами мать и дочь Купп, которые считали ее кем-то вроде члена семьи, которые помогали ей и делали это с любовью.

– Мне надо искать новое место, – повторяла она себе, – и оно будет среди совсем чужих людей.

Ее вдруг поглотило совершенно новое для нее чувство – чувство бессилия. Умом она понимала, что домов в Лондоне, где можно снять комнату – десятки тысяч, но в данный миг ей чудилось, что ей ни за что не найти крыши над головой. Она не могла заставить себя поверить, что могут существовать и другие Куппы или кто-то, похожий на них – это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой. Она была физически истощена и до того, как прочла письмо, сейчас же свалившаяся на нее ноша оказалась совершенно непосильной, и она не могла с ней справиться. Ей не удавалось даже сдержать непрестанно лившихся слез, ее платочек совершенно промок.

– Надо это прекратить, – остановившись, сказала она вслух, но голос ее, вместо того чтобы прозвучать решительно, прозвучал жалко. – А то нос станет красным и распухнет, будто у меня насморк.

Хотя рыба у Бэтча была, причем предостаточно, он, к сожалению, не мог ее сразу же послать в Моллоуи, так как его повозка отъехала, а когда вернется, не знал никто.

– Что ж, – сказала Эмили, – тогда мне придется самой отнести рыбу, если вы ее аккуратно упакуете.

– Простите, мисс, мне очень жаль, мисс, – твердил Бэтч, вытирая со лба пот.

– Вряд ли корзина будет такой уж тяжелой, – уверила его Эмили, – зато ее светлость будет точно знать, что рыба к ужину имеется.

Так что на обратном пути через пустошь она несла еще и корзину с рыбой. Она была до такой степени несчастна, что подумала, что запах свежей рыбы теперь навсегда будет связан для нее с чувством горечи и потери. Она знала людей, у которых портилось настроение, когда они чувствовали аромат цветов или слышали какую-то мелодию, а в ее случае это будет запах рыбы. Если б у нее было чувство юмора, она бы даже засмеялась при этой мысли, но чувства юмора у нее не было, и сейчас…

«Мне надо искать новое жилье, а я ведь прожила в этой комнатке столько лет!» – крутилось и крутилось у нее в голове.

Солнце припекало все сильнее, ноги болели все больше, каждый шаг давался с все большим трудом. Она совсем забыла, что ушла из Моллоуи до ленча, и что в Монделле ей следовало бы подкрепиться хотя бы чашкой чая. Отшагав где-то около мили, она поняла, что голодна и катастрофически теряет силы.

«А по пути нет даже какого-нибудь дома, где можно попросить стакан воды», – подумала она.

Корзина с рыбой, которая на самом деле была относительно легкой, теперь стала ужасно тяжелой, и она почувствовала, что натерла левую ногу. Как же это было больно, и как она устала, как устала! И когда ей придется покинуть Моллоуи – чудесный, роскошный Моллоуи, – она уже не сможет вернуться в свою маленькую комнату, такую чистую после обычной генеральной осенней уборки, во время которой Куппы стирали и гладили ее красные шторы и чехлы на стулья, ей придется перебираться в какую-нибудь каморку. А миссис Купп и Джейн уже будут в Чичестере.

– Но как удачно для них все сложилось! – пробормотала она. – Им больше не придется беспокоиться о будущем. Как это прекрасно – знать, что не надо беспокоиться о будущем! А мне… Нет, думаю, что надо присесть.

Она села среди согретого солнцем вереска и спрятала заплаканное лицо в ладонях.

– О, Господи, Господи, Господи! – произнесла она безнадежно и беспомощно. – Я не могу себе этого позволить, не должна! О Господи, Господи!

Она была до такой степени поглощена этим ощущением собственной слабости и сознанием того, что должна ее преодолеть, что не слышала ничего вокруг. Колеса по мягкой дороге катились почти беззвучно, и поэтому, когда высокая повозка резко затормозила возле нее, она подняла голову с испугом.