Арчибальд Кронин - Вычеркнутый из жизни. Северный свет [сборник litres]

Никого.

Совсем измученный, он присел на край кровати. Лоб его покрылся липкой испариной. Уж не сходит ли он с ума? И голос, и тот – невидимый – исчезли. Как и прежде, осмотр комнаты, реальные доказательства того, что она пуста, рассеяли галлюцинацию. Он испытывал страшную физическую слабость, но почти пришел в себя.

Глубоко вздохнув, Дэвид поднялся с кровати и, остановившись перед туалетным столиком, начал совсем спокойно приглаживать волосы. Затем увидел в зеркале, что рядом с ним стоит Кора. Вот наконец что-то настоящее в мире теней.

– Я не заметила, как ты вернулся, – сказала она. – Ты сегодня долго гулял.

Глубокая и спокойная ясность, воцарившаяся в его сознании, исключала возможность всякого притворства. Он подошел к ней и нежно сжал ее руку.

– Я ведь не гулял, – сказал он. – Я ездил в Хедлстон, чтобы повидать отца.

– Ты его видел?

Он почувствовал, как она вся напряглась и как это напряжение исчезло, когда он отрицательно покачал головой:

– Отец уехал в Лондон. Совершенно неожиданно.

– В Лондон… – повторила она медленно, и вдруг лицо ее прояснилось, согрелось надеждой – он давно уже не видел ее такой. – Знаешь, Дэвид, я очень рада… Я так доверяю твоему отцу. Не спрашивай меня ни о чем сейчас… только я чувствую, что теперь нам обоим будет хорошо.

В то же утро, но гораздо раньше – говоря точнее, в четверть седьмого, – Генри Пейдж сошел на платформу Паддингтонского вокзала. Его поезд задержался в Йорке, прибыл с опозданием – через пять минут после экспресса из Лидса, – и на стоянке не было такси. Генри пришлось довольно долго ждать в холодном полумраке вокзала, пока не подошла свободная машина. Он не часто бывал в Лондоне, а когда бывал, то всегда останавливался в маленьком отеле «Эсмонд» неподалеку от Британского музея. Ночной портье узнал его, и, хотя у Генри не было багажа, ему без всяких затруднений предоставили номер.

– Могу я сейчас позавтракать? – спросил он.

– К сожалению, мистер Пейдж, кухня начинает работать с семи. Может быть, передать ваш заказ, прежде чем я сменюсь?

– Не надо. Я позвоню, – ответил Генри, подумав, что сперва следует поспать.

Всю дорогу он просидел, скорчившись в углу купе, почти не сомкнув глаз; и теперь, войдя в узкий неуютный номер, слабо освещенный серыми лучами рассвета, скользившими по грязным крышам и покрытым сажей трубам, он, не раздеваясь, лег на кровать и закрыл глаза. Но в его мозгу по-прежнему лихорадочно теснились мысли, и заснуть он не мог. Он просто лежал, не двигаясь, испытывая странное ощущение, будто на кровати лежит кто-то другой, незнакомый, на кого он смотрит со стороны.

В семь часов он позвонил и заказал крепкий кофе, который был ему строжайшим образом запрещен, но без которого он в подобном состоянии обойтись не мог. Кофе принесли очень не скоро, и он, разумеется, оказался обычной жиденькой бурдой. Однако, проглотив три чашки этого кофе и съев ломтик поджаренного хлеба, Генри почувствовал, что немного ожил. Он умылся и отправился в соседнюю парикмахерскую побриться. По привычке купил несколько газет, но только бегло проглядел их, и то лишь поддавшись безрассудному страху, что сообщение о его несчастье уже появилось в печати.

Было еще рано – Сомервилл вряд ли приходит в редакцию раньше десяти, – но Генри больше не мог ждать. Он доехал на автобусе до Стрэнда и пошел по Уайтхоллу в направлении Геркулес-Хауса. У древней реки, которая в это утро медленно, словно устало катила волны под мостами, высились столь не похожие на скромное помещение «Северного света» здания «Утренней газеты», господствовавшие над набережной, – сверкающие фасады из стекла и бетона, холодные, равнодушные, исполненные мощи. В холле, где потолок поддерживали коринфские колонны, а пол был выложен двухцветными мраморными плитками, один из рассыльных в форме осведомился о фамилии Генри, позвонил в приемную и через несколько минут проводил его к лифту-экспрессу. На верхнем этаже, в конце длинного коридора его принял – вернее, перехватил – личный секретарь Сомервилла, молодой человек в коротком пиджаке и полосатых брюках, который, поглядывая на него с вежливой неприязнью, заметил:

– Собственно говоря, мистер Пейдж, вам нужен мистер Грили. К несчастью, он в отпуске. Быть может, вы побеседуете с его заместителем, мистером Чалонером?

– Нет, – твердо ответил Генри. – Я должен увидеться лично с мистером Сомервиллом.

– Понимаю, – задумался секретарь. – Но к сожалению, он утром бывает занят. И собственно говоря, его еще нет. Однако… если вы…

– Я подожду, – сказал Генри.

– В таком случае пройдите сюда, пожалуйста.

Решив непременно увидеться с Сомервиллом, Генри не стал предварительно договариваться о встрече, полагая, что тому будет труднее не принять его, когда он явится без предупреждения.

Он знал, что ему придется ждать, если Сомервилл вообще согласится его принять, – и действительно, долго прождал в маленькой, устланной красным ковром приемной, где стояли кожаные кресла и инкрустированный шкафчик, а на стенах висели картины XVIII века, посвященные охоте. Он сидел там более часа, уставившись невидящими глазами на большое полотно Джона Фернли, изображавшее сбор охотников, и старался припомнить все, что ему было известно о Сомервилле.

В отличие от своих главных соперников, Джохема и Мигхилла, Сомервилл начал карьеру не на задворках Абердина и не в глуши Ольстера, а шел более проторенным путем – окончил Далидж-колледж и Сити-колледж в Лондоне. Какое-то время играл на бирже. Затем он решил заняться издательской деятельностью и купил не пользовавшуюся никакой популярностью «Утреннюю газету», которая вот-вот должна была закрыться. Эта попытка увенчалась блистательным успехом. Благодаря необычайной целеустремленности и редкому умению предугадывать запросы читателей он совершенно преобразил газету. По мере того как росли тираж и прибыли, возрастали его самоуверенность и боевой задор. Предвкушая новые победы, он начал издавать хлесткий еженедельник «Городские новости» и почти сразу же «Воскресный Аргус». Сперва все эти рискованные начинания вполне себя оправдывали. Отведав власти, Сомервилл несколько преждевременно стал разыгрывать из себя крупного газетного магната. Появилась яхта, начались пожертвования на благотворительные цели, и хотя они далеко уступали королевским щедротам Мигхилла, но все же получали гораздо более широкую огласку. Далиджская картинная галерея обогатилась четырьмя полотнами Котмана – они, правда, не шли ни в какое сравнение с уникальным Джорджоне, преподнесенным нации Джохемом, или замечательным собранием картин Каналетто, пожертвованным сэром Итиэлем, но тем не менее являлись хорошим образчиком добротной английской живописи. Затем последовала женитьба на Бланш Джиллифлауэр – племяннице лорда Джохема и любимице всех светских хроникеров.