Людмила Толмачева - Ягоды бабьего лета

Стол, словно цветочная клумба, пестрел яркими красками. Варенье в хрустальных вазочках: вишневое, клубничное, крыжовенное, облепиховое, смородиновое — само просилось в рот. Любе особенно понравилось малиновое, сваренное таким образом, что крупные ягоды целиком плавали в сиропе, будто свежие.

— Когда вы все успеваете? И вязать, и варенье варить.

— Вяжу обычно зимой. А варенье между делом получается. Да разве это работа? Так… Отдых для души. Вот огород отнимает силы, да и школа… Собралась уходить, устала. И не то чтобы устала. Как вам сказать? Вы тоже преподаете, знаете нашу «кухню». Скажите, как у вас с дисциплиной? Я имею в виду нравственную сторону.

— Как везде. Волна наркомании. Девочки на аборты ходят.

— Да, да… Дочь рассказывала мне. В московских школах не лучше, чем в провинции. И все же у нас особая обстановка. Не хватает детям родительского присмотра, родительской любви. Ой как не хватает! Воспитатели, конечно, стараются. Но что может один воспитатель на двадцать-тридцать человек? Кроме того, у них семьи, свои проблемы, зарплаты, сами знаете, какие. Зимой один мальчик, Федя Репкин, от передозы умер. Выяснилось после смерти, что он наркотики распространял, то есть продавал. И сам же этой гадостью отравился.

— Я дважды видела Дашу Поспелову в дурной компании. Пила, курила, материлась…

— Эта оторва еще не такое выделывает. И она не одна такая. Сколько я с ней билась! И беседовала, и наказывала, и классные часы посвящала девичьей чести, о лучших женщинах из нашей истории рассказывала — чего только не предпринимала! И Галина Николаевна, ее воспитатель, тоже на уши становилась. Все впустую! Знаете, будто коконом обросла душа у этой девочки. Она живет по своим внутренним не то инстинктам, не то понятиям. Абсолютно глухая к внешнему воздействию.

— А мне кажется, что на нее все же действует среда, но не положительная, а другая, которая как раз соответствует ее, как вы сказали, инстинктам и понятиям.

— Вот-вот! И я к такому же выводу пришла. Тогда что получается? Мы, как тот теленок, что с дубом бодался, напрасно силы тратим? Генетика все решила давно и прочно? Так?

— Я тоже над этим ломала голову. Как педагог, я верю, что хорошее воспитание творит чудеса. Но порой от бессилия руки опускаются. Взять моего собственного сына. Растила его в любви и ласке, читала хорошие книги о доброте, учила сострадать ближнему. Но есть в нем незаметная с первого взгляда душевная черствость. Нет, он, конечно, поможет, если попросить. Но сам не увидит, не почувствует.

— Да… Лень души. Она во многих. Но это полбеды, если человек ведет праведную жизнь. А в случае с Дарьей все гораздо страшнее. Аня! — обратилась Надежда Романовна к вошедшей в дом девочке. — Мы уже по второй чашке пьем, а ты все гуляешь. Садись за стол!

— Надежда Романовна! — Люба сделала паузу и заговорила особым тоном. — Аня говорила вам, что я хочу забрать ее к себе?

— Нет. Вы это серьезно?

— Вполне. Как только вернусь домой, начну оформлять документы.

Надежда Романовна была так поражена новостью, что забыла налить Ане чаю. За нее это сделала Люба. Она поставила перед Аней чашку и улыбнулась:

— Мы с Анютой вместе решили, что нам друг без друга никуда. Правда, Анечка?

— Правда, — смело ответила девочка и тоже улыбнулась.

— Господи! — растроганно воскликнула Надежда Романовна. — Не перевелись добрые люди на земле. Я всегда это детям внушала. Взять ту же Серафиму Григорьевну, пусть земля ей будет пухом. Квартиру девочке оставила. На государство надежды мало. Дают, конечно, с горем пополам жилье — то комнату в коммуналке, то в бараке каком-нибудь. Разве там нормальную жизнь обустроишь? Спасибо вам, Любовь Антоновна! От всех нас спасибо!

— Ну что вы! За что меня благодарить? Это вам спасибо за чай, варенье. Как хорошо у вас! Так бы и сидела, любовалась на ваши салфетки…

— А вы оставайтесь, — зажглась Надежда Романовна. — И Аня пусть остается. Переночуете у меня. В школу позвоним, предупредим Галину Николаевну. А? Места у меня вдоволь. Баньку затопим. Пойдемте, я покажу вам мое хозяйство.

Утром они оставили Аню сладкий сон досыпать, а сами отправились в огород — копать картошку. Еще вечером Люба предложила свою помощь, заметив, что огород до сих пор стоит неубранный. Надежда Романовна с радостью приняла Любино предложение. Одной ей долго бы пришлось возиться, а ждать дочь с зятем некогда. Пока погода теплая да ясная, не зевай!

Они выкопали десять рядков, когда в огород зашел молодой мужчина. Представившись старшим лейтенантом милиции Кропачевым, он спросил:

— Кто из вас будет Любовь Антоновна Чащина?

— Я, — похолодев, ответила Люба.

— Это вы остановились в гостинице, в двенадцатом номере?

— Да. А что случилось?

— Погодите. Все по порядку. Вы не ночевали в номере?

— Нет.

— В чем дело-то, товарищ Кропачев? — не выдержала Надежда Романовна. — Она ведь побелела вся. Посмотрите!

— Дело в том, — сжалился наконец Кропачев, — что ваш номер сгорел.

— Как сгорел? — в один голос спросили женщины.

Люба села на ведро, дернула ворот мужской рубашки, которую ей дала для работы Надежда Романовна. Ей не хватало воздуха. Надежда Романовна крикнула Ане, как раз заглянувшей в огород, чтобы принесла воды и валокордин, а сама взяла Любину руку за запястье, чтобы послушать пульс.

Уже в доме, когда лекарство подействовало и Любе стало легче, милиционер прояснил ситуацию:

— Сегодня ночью, в три часа, кто-то бросил в окно двенадцатого номера две бутылки с зажигательной смесью. Попали прямо в кровать. Начался пожар. Когда приехали пожарные, полкомнаты уже было охвачено огнем.

— Все вещи, конечно, сгорели? — спросила Надежда Романовна.

— Нет, не все. Сумка, что стояла на комоде в дальнем от окна углу, сохранилась.

— Слава Богу, — прошептала Люба. — Альбом, значит, уцелел.

— Какой альбом? — живо поинтересовался старший лейтенант.

— Альбом? Да нет. Я не думаю, что это имеет какое-то значение.

— В уголовном деле любая деталь может иметь решающее значение, — назидательно отчеканил молодой милиционер.

— Это альбом Серафимы Григорьевны Караваевой, которую вчера похоронили. Она подарила его мне перед смертью.

— Ясно. Любовь Антоновна, скажите, как говорится, навскидку, кто мог совершить этот поджог?

— Поджог? Вы квалифицируете это как поджог? — громче, чем это было нужно, спросила Надежда Романовна.

— А вы не согласны? — резко повернулся к ней милиционер.

— Да какой же это поджог, когда налицо покушение на убийство!

В комнате наступила тишина. Было слышно, как передвигаются стрелки в электронных часах, висящих над телевизором.

— Та-ак, — протянул Кропачев и полез за платком, чтобы вытереть выступившую испарину. — Излагайте вашу версию, Надежда… э-э…