Алекс Тарн - Шабатон [Журнальный вариант]

— Они никогда не женились. Мой биологический папаша бросил мать, едва узнав о ее беременности. Я его совсем не знал.

— Не знали? — Шимон снова пошуршал страницами. — Почему вы говорите о своем отце…

— …биологическом отце, — поправил Игаль. — Я уже сказал, что считаю своим реальным отцом Наума Григорьевича Островского.

— Хорошо, принимается. Почему вы говорите об этом биологическом отце в прошедшем времени? Как следует из анкеты, Сергей Сергеевич Смирнов пока еще жив.

— Видимо, да, жив. В первый и последний раз я виделся с ним восемь лет назад перед отъездом в Израиль. Он подписывал документ об отсутствии претензий.

— Гм… — хмыкнул Шимон. — Восемь лет назад… Откуда тогда известно, что он еще жив? Сейчас ему должно быть… секундочку… 68 лет. Возраст смертный по российским понятиям.

Игаль кивнул.

— Вы правы. Но после нашего очного знакомства он повадился присылать мне поздравительные открытки на день рождения. Прислал и в этом году. Следовательно, господин Смирнов скорее жив, чем мертв.

— Ага… — Шимон многозначительно покачал головой. — То есть контакт сохраняется…

— Да нет же, — с досадой проговорил Игаль. — Повторяю, с моей стороны нет ни желания, ни контакта. Он присылает открытки, я их выбрасываю — вот и все. Это абсолютно чужой человек — как мне, так и маме, которая вообще слышать о нем не желает.

— А как они вообще познакомились — Смирнов и ваша мама Нина Наумовна? Она ведь преподавательница, так?

— Так. Мама преподавала философию в одном из московских технических вузов.

— Марксистско-ленинскую философию, — уточнил следователь. — Как это у вас называлось — истмат, диамат…

— Другой философии в СССР не было, — развел руками доктор Островски. — Бабушка работала в той же области. Семейная традиция.

— Хорошо. А Смирнов? Он тоже преподавал марксизм?

Игаль покачал головой.

— Не знаю. О биологическом отце со мной соглашалась говорить только бабушка, но она умерла в 64-м, когда мне едва исполнилось пять лет. Я остался с мамой и дедом, а для них Смирнов был запретной темой. Они вспоминали о нем крайне редко и лишь когда ссорились. Насколько я понял, в наш дом его привел именно дедушка. Дед тогда работал в Инязе, вел семинары по итальянскому. Думаю, Смирнов прилепился к нему там, в институте.

— Прилепился? Зачем?

— Послушайте, Шимон, откуда мне знать? Я тогда еще не родился. Предполагаю, что речь идет о весьма распространенной ситуации. Любимый преподаватель, способный студент или даже аспирант… Эти отношения нередко продолжаются и за стенами аудиторий — в домашних гостиных и кабинетах. Ну а в гостиной разливает чай двадцатилетняя профессорская дочь. Дальше понятно: мама увлеклась. Она ведь деда всегда боготворила, и наверняка переносила часть этого обожания на все, связанное с ним — в том числе и на его учеников. Вот вам и завязка романа. Повторяю — это только моя версия, хотя и довольно правдоподобная.

Шимон задрал очки на лоб и потер глаза обеими руками.

— Да, действительно правдоподобная, — признал он. — Что свидетельствует о вашей логике и способности восстанавливать ход событий. Похвально, Игорь Сергеевич, очень похвально.

— Спасибо за комплимент, — улыбнулся Игаль. — Специалисту по сопротивлению материалов без логики не обойтись. Расчеты на прочность, знаете ли, требуют…

— А коли так, — бесцеремонно перебил его следователь, — мне трудно поверить, что вы даже не догадываетесь о роде занятий вашего отца… пардон, биологического отца. Какие-то соображения ведь должны быть?

Доктор Островски рассмеялся и погрозил собеседнику пальцем.

— Пойман, пойман молодец на цветистый леденец! Да, вы опять правы. Есть кое-какие соображения. Но учтите — исключительно в виде версий. Я уже упоминал о том, что перед отъездом приносил Смирнову документы об отсутствии претензий. Мы встретились у него дома. Так вот, судя по некоторым деталям, мой биологический отец отслужил в армии. Вряд ли он вышел в отставку генералом, но где-то в ранге полковника — вполне возможно.

— Почему?

— Я ж говорю — судя по мелким деталям. Старый китель на вешалке. Марка наручных, видимо, наградных часов. Форменная рубашка. Всевозможные финтифлюшки, которые обычно встречаются в сервантах и на письменных столах отставников: щиты и мечи на подставке, вымпелы, гильзы и прочая армейская бижутерия.

Шимон удовлетворенно кивнул.

— Ну вот, теперь картина более-менее ясна… — он помолчал и, вздохнув, добавил: — Но только более-менее. Неужели вы не использовали эту возможность, чтобы поговорить с папой — пусть и всего лишь биологическим? Все-таки плоть от плоти… Неужели вам не интересно, чем родной человек живет, чем дышит, есть ли у него семья, дети… Как ни крути, а речь идет о ваших кровных братьях и сестрах. Уж они-то ни в чем не виноваты, правда? Отчего бы тогда не спросить, а, Игорь Сергеевич?

— Хватит, господин Шимон! — прервал его Игаль, начиная раздражаться. — Можете мне не верить, но я не задал Смирнову ни одного вопроса. Повторяю: я не желаю иметь с ним ничего общего, за исключением самого необходимого. Именно такую необходимость — первую за тридцать лет моей жизни и, надеюсь, последнюю — представляли во время отъезда справки о претензиях. Я пришел к нему, получил подпись и ушел. Точка. Конец контактов. А его дурацкие открытки значат для меня не больше, чем рекламные флайеры, которые десятками засовываются в почтовые ящики каждую неделю. Вы наверняка тоже получаете рекламные флайеры, господин Шимон, так? Конечно, получаете. Значит ли это, что вы контактируете с продавцом собачьей еды, изготовителями кухонь или курсами художественного плетения корзин? Нет, не значит.

— Не сердитесь, Игорь Сергеевич, — мягко проговорил следователь. — Я вас прекрасно понял. Давайте оставим пока эту явно больную для вас тему…

— Да никакая она не больная! — снова перебил доктор Островски. — Мне просто больше нечего добавить, а вы клещами продолжаете вытаскивать из меня домыслы и фантазии.

— Ну уж и клещами, — усмехнулся Шимон. — Клещи, а также другие инструменты такого рода давно запрещены постановлением Верховного суда. Хотя иногда они весьма и весьма пригодились бы…

Игаль молчал, насупившись и в который уже раз жалея, что ввязался в эту авантюру. В конце концов, на Авиационном концерне свет клином не сошелся. Наверняка найдутся в стране и другие клиенты, пусть и не такие богатые и многообещающие. Может, прямо сейчас встать и уйти, послав куда подальше этого серого очкарика — пусть бежит по известному адресу, мелко перебирая ножками в коротких штанишках… Вот только, похоже, с этого этажа просто так не уходят — всюду кодовые замки, причем не только снаружи, но и изнутри.