Алекс Тарн - Шабатон [Журнальный вариант]

Тем временем следователь сосредоточился на теме профессии доктора Островски, и тот вздохнул с облегчением. Здесь, в научной области сопротивления материалов, заведомо не было места домыслам и фантазиям, а чтобы застать Игаля врасплох заковыристым вопросом, требовалось обладать как минимум третьей академической степенью. Подавляющее большинство однокашников по институту терпеть не могли сопромат, а вот ему никогда не было скучно в мире ребер жесткости, несущих балок и сложных расчетов на прогиб. Любой материал, от шелковой ткани до нержавейки, с детства казался Игорю живым телом. Там, где другие видели тряпку или деревяшку, он различал сопряжение мышц, сетку волокон, сцепление сухожилий, трепещущий комок плоти. Неудивительно, что ему не составило особого труда поступить в аспирантуру, защититься и остаться на кафедре, а по приезде в Страну уже через полгода вписаться в преподавательский состав Техниона.

Вот и теперь, в деталях расписывая серолицему следователю свои прошлые и нынешние проекты, он искренне не понимал, как можно откровенно клевать носом, слушая столь увлекательный рассказ. Шимон, со своей стороны, обладал поистине безграничным терпением, если смог в течение двух часов выслушивать пестрящую специальными терминами лекцию о расчете прочности стенок духового шкафа. Но, видимо, есть границы и у безграничного: в какой-то момент несчастный очкарик счел, что душевное здоровье дороже, и прервал доктора Островски на полуслове.

— Хватит? — переспросил Игаль. — Почему хватит? Я еще не закончил. Если брать в расчет модуль упругости второго рода…

— Довольно! — простонал следователь, срывая с носа очки. — Эта тема на сегодня закрыта! Закрыта!

— Ну, как хотите. Но учтите: я еще и половины не рассказал.

— В другой раз! — за стеклами очков промелькнуло выражение нескрываемого ужаса. — В другой раз! А пока мне хотелось бы вернуться к вашему деду Науму Григорьевичу. Надеюсь, о нем вы будете говорить с неменьшим энтузиазмом.

— Конечно, — кивнул Игаль. — Этому человеку я обязан всем. По сути, он меня вырастил и воспитал. Его уход из жизни — самый тяжелый удар, который мне пришлось когда-либо перенести. Мне было тогда шестнадцать…

— Вы упомянули его работу в Институте иностранных языков…

— Да, дедушка поступил туда сразу после реабилитации в 1956 году. В принципе, он мог бы и не работать: государство выплачивало ему персональную пенсию союзного значения как герою Гражданской войны в Испании.

— Сколько он просидел?

— Восемнадцать лет. И не где-нибудь — на Колыме. Арестовали по ложному обвинению в конце 37-го, выпустили в 55-м. Представляете? Засадить на восемнадцать лет героя интербригад! Впрочем, сталинский террор никого не щадил…

Шимон сочувственно покачал головой.

— Да, в те годы чего только ни случалось… — Он снял очки, положил их на стол и озадаченно почесал в затылке. — Игорь Сергеевич. Если позволите. Мне хотелось бы воспользоваться вашей наблюдательностью и умением выстраивать правдоподобные версии. Не возражаете? Это прямо касается вашего деда.

Игаль пожал плечами.

— Что ж, давайте попробуем.

Следователь снова водрузил очки на нос и пристально воззрился на доктора Островски.

— Итак, ваш дедушка, герой Гражданской войны в Испании, скончался в 1975 году в Москве. Будем считать это фактом.

— Что значит «будем считать»? Это факт.

— Ладно, факт. А четырьмя годами раньше здесь в Израиле скончался пожилой господин по имени Ноам Сэла. И это тоже факт… — Шимон выдержал паузу. — Вы спросите, при чем тут Ноам Сэла? А при том, отвечу я вам, что покойный получил это имя взамен прежнего — правда, в отличие от вас, он сменил еще и фамилию. В этом пока нет ничего необычного. Объяснения требует другое: при рождении Ноама Сэлу звали Наумом Григорьевичем — вернее, Нохумом Гершелевичем Островским, и, согласно документам, произошло это рождение первого мая 1897 года в городе Бобруйске Минской губернии, и был он четвертым сыном меламеда Гершеля и его жены Двойры. Что скажете, Игорь Сергеевич? Согласитесь, мы не могли не удивиться, прочитав точно такие же данные в этой вот вашей анкете.

Следователь приподнял пачку исписанных рукой Игаля листков, подержал на ладони, словно взвешивая их значимость, и бросил на стол.

Доктор Островски смотрел на него непонимающим взором.

— Подождите, — сказал он. — Что вы хотите этим сказать? Что возможны такие совпадения?

— О каких совпадениях вы говорите, Игорь Сергеевич? — вздохнул Шимон. — Какие совпадения? Добро бы еще только имя, отчество и фамилия — но ведь и место рождения, и дата, и описание родителей, и даже почетное прошлое героя Гражданской войны в Испании! Таких случайных совпадений не бывает, Игорь Сергеевич. Один из этих ныне покойных людей — фейк. Обманщик, самозванец, присвоивший чужую биографию. Вопрос лишь — кто? Наш тель-авивский Ноам Сэла или ваш московский дедушка? И если второе, то кем тогда считать его внука, то есть, извините, вас?

Игаль молчал, потрясенный услышанным.

— Ну как, есть версии? — поторопил его Шимон и, не дождавшись ответа, продолжил. — Давайте поступим так. Вы сейчас возвращайтесь домой, подумайте хорошенько, вспомните прошлое — авось и всплывет что-нибудь. Впрочем, почему я говорю «авось» — наверняка всплывет. И тогда сразу же звоните, не стесняйтесь. Вот вам моя визитка. А мы пока поищем по своим каналам.

Доктор Островски не помнил, как спустился в вестибюль. Бессмысленно проторчав там некоторое время, он обнаружил, что забыл, где припарковал машину. По логике вещей она находилась на подземной стоянке — но где именно? На каком этаже? Слева или справа от лифта? В поисках пропажи ему пришлось, задыхаясь от жары и выхлопных газов, последовательно обойти едва ли не все забитые автомобилями уровни. Затем, выезжая, он задел то ли бампером, то ли крылом колонну и даже не остановился посмотреть на размер ущерба. Подобного конфуза с ним, дядей самых строгих правил, не случалось еще никогда.

Более-менее в чувство Игаля привело лишь равномерное прямолинейное пиление по знакомому каждым своим метром береговому шоссе, что, в общем, могло послужить еще одним доказательством незыблемости физических законов, которые полагают движение такого рода аналогом состояния покоя. Хотя до полного душевного покоя, подчиняющегося, как видно, совсем другой физике, Игалю было еще очень и очень далеко.

Он сказал следователю, что дед заменил ему отца, но эта расхожая формула вряд ли исчерпывала глубину их уникальной, беспрецедентной дружбы. Отношения отца с сыном всегда в той или иной степени отравлены подспудным соперничеством, заложенным самой природой семейного, стайного бытия. Взрослый сильный мужчина не может не реагировать — пусть даже неосознанно — на угрозу, исходящую от торопливо подрастающего молодняка, который рано или поздно вытеснит его с законного места во главе иерархии.