Алекс Тарн - Шабатон [Журнальный вариант]

— Так и есть. Никому и в голову не приходит, что изначально у отца была другая фамилия. Когда он приехал сюда, его звали Андрей Калищев — любой француз язык сломает, пока выговорит. Пришлось поменять на Андре Клиши.

Игаль переглянулся с Ниной.

— Так он был русский?

— Стопроцентный. Русский, аристократ. Из… — Клиши напрягся и в несколько приемов одолел трудное русское слово. — …из Екатерь-ино-слава. Вот!

Он снова рассмеялся. Мадам Клиши принесла кальвадос и рюмки.

— Вы остаетесь у нас на обед! Без возражений!

— Даже и не подумаем возражать! — с энтузиазмом откликнулась Нина. — Мсье Ромен, а как ваш отец попал сюда?

— О, это долгая история… Но разве Игорь вам ничего не рассказывал?

Доктор Островски пожал плечами:

— Если честно, мне просто нечего было рассказать. Дед не любил говорить о прошлом. Ни о друзьях, ни о себе.

Хозяин грустно кивнул.

— И это понятно. Он столько перенес… восемнадцать лет в Гулаге! Уму непостижимо.

— И все же… как ваш отец…

— …попал сюда? — Клиши откинулся на спинку кресла. — Началось все в Италии. Он приехал туда учиться в Миланском университете. Вы ведь бывали в Милане, правда? Ну вот, значит представляете, что это за город. Искусство, науки, архитектура и вообще бездна вкуса во всем, на каждом метре каждой улицы. А тогда, перед первой ужасной войной, про которую еще не знали, что она не последняя, там была еще и политика, уйма политики. Так мой папа стал анархистом. Почему именно анархистом, а не либералом или социалистом?

— Молодежь любит радикализм, — улыбнулась Нина.

— Именно! — воскликнул хозяин. — Поэтому среди студентов почти не было ни консерваторов, ни либералов. Первые — для стариков, а вторые — безнадежно скучны. А быть социалистом попросту безвкусно. Не зря потом из них вылупились фашисты. Можно ли быть безвкусным в городе, который сам по себе — бездна вкуса? Оставался только анархизм, вот вам и ответ. Когда началась война, отец был на втором курсе. Как и всем русским военнообязанным, ему предписывалось вернуться в Россию, чтобы участвовать в империалистической бойне. Но он никуда не поехал — предпочел остаться со своими новыми друзьями-анархистами и готовить революцию в Италии.

Доктор Островски скептически хмыкнул:

— Ну, революции хватало и в России…

— Как выяснилось, да! — подхватил мсье Клиши. — Но кто мог об этом знать осенью 14-го? Зато через четыре года, когда отец приехал в Одессу, он был уже известным анархистом, другом Малатесты и Фаббри. На Украине тогда действовали в основном практики, а теории не хватало. Не хватало знаний. И папа почти сразу стал одним из главных в анархистской бригаде Одессы. Кроме того, он хотел увидеть своих родных в Екатеринославе — родителей и сестер. Но потом что-то ему помешало. Что-то такое, почему зимой 19-го он вынужден был буквально бежать с Украины. К счастью, ему удалось добраться до Италии.

— То есть он продержался в России всего год? При всей своей теоретической ценности? — насмешливо проговорила госпожа Брандт. — Что ж там такое приключилось?

Клиши развел руками:

— Не знаю. Даже не догадываюсь. Видимо, что-то очень опасное. Но в Италии тогда было не менее интересно. Шла борьба за то, кто возглавит революцию. Отец, хотя и пробыл в России недолго, вернулся с опытом настоящих партизанских боев. В общем, вскоре ему пришлось сматываться и оттуда.

— Из Италии?

— Ну да. Сначала от полиции, потом от фашистов Муссолини. Наверно, в тот момент отец и решил, что это уже чересчур. Он переехал сюда, в Лилль, и открыл здесь книжную лавку. Думаю, он сделал это на партийные деньги, потому что книги подбирались в основном революционные, с упором на анархизм. По сути, это был клуб анархистов со всего света: итальянцы, бельгийцы, французы, немцы, испанцы, ребята из Латинской Америки… Видимо, сначала предполагалось, что это временно. Что революция победит, и каждый сможет вернуться в свою страну, чтобы жить с революционным народом.

Нина Брандт иронически подняла брови.

— Возможно, я неправа, но «каждому» все-таки предпочтительней жить с женщиной. Или с мужчиной. Или с козой. Но жить с народом, да еще и революционным, наверняка очень утомительно.

Клиши подмигнул Игалю.

— У твоей жены хорошее чувство юмора. Да и по сути вы правы, мадам. В 28-м отец встретил маму. Ее звали Жанна Себаг, ей было двадцать два года, на двенадцать лет младше него. Они венчались в церкви по католическому обряду. Через два года родился я, затем Люси. Она сейчас в Лионе. Мы жили, как обычная нормальная семья. Книжная лавка приносила доход — отец прекрасно разбирался в литературе, знал, что заказывать, поставлял школам учебники…

Мсье Клиши тяжело вздохнул.

— А потом началась эта проклятая заваруха в Испании, и жизнь полетела ко всем чертям. Мне шел седьмой год, но я помню те дни, как вчера. Отцовская лавка всегда была клубом, но в июле 36-го она превратилась в настоящий штаб. Приехал друг отца Умберто Марзоччи, с которым они готовили революцию в Италии в начале 20-х. Откуда-то слетелись десятки других, молодых, горячих. Они слушали сводки новостей, сопоставляли сообщения испанского, французского, британского радио.

Сначала были известия о военном мятеже по всей стране. Генералы высадились на юге, захватили Севилью, Барселону и северо-запад, вот-вот падет и Мадрид… Все сидят, как на похоронах, молчат, и лица у людей черны от горя и гнева. Но вот проходит два-три дня, и все меняется самым волшебным образом. Вооруженный народ отбил Барселону! Расстрелян предатель-генерал Годед! Рабочие атакуют мадридские казармы Монтанья! И повсюду впереди, во главе революционной массы — наши братья-анархисты, еще месяц назад пившие вместе с нами вино возле этих вот книжных полок! Геройски погибший Франсиско Аскасо! Геройски сражающийся Буэнавентура Дуррути!

Но чем больше радовались отец и его товарищи, тем больше слез лилось из маминых глаз. Она-то понимала, что нет такой силы, которая может удержать этих людей в стороне от событий. Так оно и случилось, Игорь. К началу августа в клубе не осталось никого. Все уехали защищать революцию, и отец вместе с ними.

Клиши снова тяжело вздохнул и потер ладонью лицо.

— Сначала мы получали от него письма с юга Испании из Андалусии и Мурсии. Гранада, Альмерия, Аликанте… Получали и радовались, потому что самые кровавые бои шли вокруг Мадрида и на северо-западе. Думали, что на юге он в большей безопасности. А потом письма вдруг прекратились. Мы не знали что и думать, пока не вернулся папин друг Умберто Марзоччи. Он-то и рассказал маме, что отца арестовали сталинисты, держали несколько месяцев в тюрьме, а затем расстреляли по обвинению в шпионаже. Отца — в шпионаже! Могли бы придумать что-нибудь более правдоподобное…