Мария Корелли - Вендетта, или История всеми забытого [litres]

«Ступай в кровать! – крикнул он. – И спи, спи, пока не умрешь! Скажи хозяйке, когда вернется, что я пришел ее убить! Будь проклят этот дом и все его обитатели!» – С этими словами он так быстро побежал через сад на большую дорогу, что я еле за ним поспевал. А там, нетвердо пройдя несколько шагов, он внезапно рухнул без чувств.

Винченцо умолк.

– И, – сказал я, – что же дальше?

– Ваше сиятельство, я не мог оставить его там без помощи. Я застегнул плащ до самого подбородка и надвинул шляпу на глаза, чтобы он меня не узнал. Потом зачерпнул воды из бьющего рядом источника и плеснул ему в лицо. Вскоре он пришел в себя и, приняв меня за незнакомца, поблагодарил за помощь, сказав, что у него вдруг закружилась голова. Потом он жадно попил из источника и двинулся дальше.

– А вы за ним?

– Да, ваше сиятельство, на небольшом расстоянии. Потом он зашел в таверну на какой-то боковой улице и вышел оттуда с двумя мужчинами. Одеты они были хорошо и выглядели как господа, оказавшиеся на мели. Синьор какое-то время с ними разговаривал, похоже, он очень волновался. О чем они говорили, я не расслышал, разве что в конце, когда эти два незнакомца согласились стать секундантами синьора Феррари. Они тотчас же ушли и направились прямиком в гостиницу. Они уже здесь, я видел их сквозь приоткрытую дверь, когда входил, – они беседовали с маркизом Давенкуром.

– Хорошо! – отметил я. – А что же сталось с синьором Феррари, когда эти два его друга оставили его одного?

– Больше особо нечего рассказывать, ваше сиятельство. Он поднялся по холму к себе в мастерскую, и я заметил, что он шел, как глубокий старик, понурив голову. Потом остановился и потряс кулаком в воздухе, словно кому-то грозя. Дверь он открыл своим ключом – и больше я его не видел. Я чувствовал, что он долго не выйдет на улицу. А когда повернулся, собираясь уходить, услышал рыдания.

– И это все, Винченцо?

– Все, ваше сиятельство.

Я молчал. Что-то в этом простом рассказе глубоко меня тронуло, хоть я и оставался решительным и непреклонным, как и прежде. Через несколько секунд я произнес:

– Вы прекрасно поработали, Винченцо. Вам известно, как сильно этот молодой человек меня оскорбил, и подобные клеветнические заявления заслуживают единственно правильного ответа. Для этого все уже приготовлено. Можете достать пистолеты, которые вы чистили.

– Вашему сиятельству известно, что сегодня Рождество?

– Я прекрасно об этом осведомлен, – несколько холодно ответил я.

Ничуть не смутившись, он продолжал:

– Только что, возвращаясь, я видел большого Николо – ваше сиятельство наверняка часто его видит, он виноградарь и, говорят, самый грузный человек в Неаполе. Три месяца назад он едва не убил родного брата – и что же! Сегодня ночью этот самый большой Николо пьет вино с тем самым своим братом, и оба крикнули мне, когда я проходил мимо: «Привет, Винченцо Фламма! Все хорошо, потому что сегодня святой день рождения Христа!» – Винченцо умолк и задумчиво посмотрел на меня.

– Ну, – спокойно отозвался я, – и какое отношение имеют ко мне большой Николо или его брат?

Мой камердинер замялся, посмотрел вверх, потом вниз и, наконец, просто ответил:

– Да хранят все святые ваше сиятельство от любых бед!

Я мрачно улыбнулся.

– Благодарю вас, друг мой! Я понимаю, что вы хотите сказать. За меня не бойтесь. Я сейчас собираюсь прилечь и отдохнуть до пяти часов или около того. Вам советую то же. А потом принесите мне кофе. – Я добродушно кивнул ему, вышел и прошел к себе в спальню, где рухнул на кровать прямо в одежде.

Спать не хотелось: голова моя была перегружена всем, что я пережил. Я вполне понимал чувства Гвидо – разве я раньше не страдал, как он теперь? Нет! Больше, чем он, ведь его в любом случае не похоронят живьем! Уж я об этом позабочусь! Ему не придется вырываться из ледяных объятий могилы, чтобы вновь вернуться к жизни и обнаружить свое имя обесчещенным, а свое место – занятым предателем. Что бы я ни сделал, я не стану пытать его так же, как пытали меня. Жаль, внезапная и почти безболезненная смерть будет для него слишком легкой.

Я поднял руку к свету и внимательно на нее посмотрел: не дрожит ли? Нет! Рука казалась твердой как скала, я чувствовал, что при прицеливании она не подведет. В сердце ему я стрелять не стану, подумал я, а возьму чуть выше – я вспомнил, что он должен еще немного пожить, чтобы узнать меня на пороге смерти. Именно это я уготовил для него в последние мгновения его жизни! Мне вспомнились кошмары, которые мучили меня, когда я больной лежал в трактире. Я припомнил тонкую фигурку, так похожую на Феррари, которая приблизилась ко мне в индейском каноэ и трижды ударила кинжалом в сердце. Понял ли я тогда смысл этого видения? Разве не Гвидо нанес мне три разящих удара: украл мою жену, пренебрег моей покойной дочерью и оклеветал меня? Тогда к чему все эти глупые мысли о жалости и прощении, которые начали закрадываться мне в голову? Теперь для прощения слишком поздно, сама мысль о нем зародилась из нелепых сентиментальных воспоминаний, разбуженных рассказами Феррари о былых днях. О прошлом, на которое ему, в конечном итоге, было глубоко наплевать. Полагаю, что, размышляя подобным образом, я постепенно погрузился в дремоту, которая переросла в глубокий освежающий сон. От него меня пробудил стук в дверь. Я встал и впустил Винченцо, вошедшего с подносом, на котором стоял дымящийся кофе.

– Уже так поздно? – спросил я его.

– Сейчас без четверти пять, – ответил Винченцо, потом как-то удивленно на меня посмотрел и добавил: – Ваше сиятельство не желает переменить вечерний костюм?

Я утвердительно кивнул, и, пока пил кофе, камердинер приготовил мне костюм из грубого твида, который я привык носить каждый день. Потом он вышел, а я, переодеваясь, внимательно обдумывал сложившееся положение дел. Ни маркиз Давенкур, ни капитан Фречча не знали меня лично в мою бытность Фабио Романи. Вряд ли возможно и что два спутника Феррари из таверны когда-то меня видели. На дуэли еще будет врач, по всей видимости незнакомый. Поразмыслив над всем этим, я решил сделать дерзкий ход, а именно: когда на дуэли я окажусь с Феррари лицом к лицу, я предстану перед ним без очков, вообще их сниму. Я не знал, как он это воспримет. Я здорово изменился даже без этого камуфляжа: седые волосы и борода сделали свое дело. И все же я знал, что выражение моих глаз осталось неизменным, и это обязательно заметит любой, кто был со мной знаком. Мои секунданты сочтут совершенно естественным, что я сниму темные очки, чтобы правильно прицелиться, и единственным, кого мои действия выбьют из колеи, окажется Феррари. Чем больше я об этом думал, тем решительнее становился. Едва я закончил переодеваться, как вошел Винченцо с пальто и сообщил, что меня ждет маркиз, а у черной лестницы гостиницы стоит закрытый экипаж.