Уильям Берроуз - Голый завтрак [litres]

– Контакт! – Барка начинает вибрировать. – Аванти, черт побери! – орет Эй-Джей, барка со страшной скоростью отчаливает поперек канала, опрокидывает полные туристов гондолы, проходит в нескольких дюймах от мотоскафи, поворачивает то к одному берегу, то к другому (окатывая тротуары и поливая прохожих кильватерной волной), в щепки разносит флотилию пришвартованных гондол и наконец, врезавшись в пирс, кругами уносится на середину канала… Из пробоины в корпусе бьет столб воды в шесть футов высотой.

– Поставьте людей к помпам, мистер Хислоп! Судно черпнуло воды.

Барка внезапно накреняется, выбрасывая Эй-Джея в канал.

– Покинуть судно, черт побери! Спасайся кто может!

Затемнение под мелодию мамбо.

Торжественное открытие «Эскуэла Амиго», школы для мальчиков-правонарушителей латиноамериканского происхождения, построенной на пожертвования Эй-Джея; присутствуют преподавательский состав и пресса. Эй-Джей, пошатываясь, поднимается на трибуну, задрапированную американскими флагами.

– Говоря бессмертными словами отца Фланегана, такого явления, как плохой мальчик, не существует… А где статуи, черт побери?

СПЕЦИАЛИСТ: Вам прямо сейчас?

ЭЙ-ДЖЕЙ: Зачем же я, по-вашему, сюда явился, черт подери? Я что, должен открывать треклятую статую заочно?

СПЕЦИАЛИСТ: Все в порядке… Все в порядке. Уже везут.

Перед трибуной устанавливают статую, которую привез на буксире тягач. Эй-Джей нажимает кнопку. Под трибуной включаются турбины, и их шум нарастает до оглушительного жалобного воя. Ветром сдувает со статуи красную бархатную драпировку. В ней запутываются преподаватели, сидящие в первом ряду… Зрителей окутывают клубы пыли и строительного мусора. Сирены постепенно затихают. Преподаватели освобождаются от драпировки… Все молча, затаив дыхание, смотрят на статую.

ОТЕЦ ГОНСАЛЕС: Матерь Божья!

КОРРЕСПОНДЕНТ «ТАЙМ»: Просто не верится.

«ДЕЙЛИ НЬЮС»: Весьма пикантно.

Хоровой свист мальчиков.

По мере оседания пыли открывается монументальное творение из отполированного розового камня. Обнаженный мальчик склонился над спящим товарищем с явным намерением разбудить его звуками флейты. В одной руке он держит флейту, другой тянется к кусочку ткани, прикрывающему пах спящего. Ткань непристойно топорщится. У мальчиков по цветку за ухом, а на лицах обоих отражаются мечтательность и жестокость, развращенность и невинность. Эти фигуры венчают собой известняковую пирамиду, на которой фарфоровыми мозаичными буквами – розовыми, голубыми и золотыми – начертан школьный девиз: « Посредством этого и ради этого ».

Эй-Джей резко наклоняется вперед и разбивает об упругие ягодицы мальчика бутылку шампанского.

– И запомните, мальчики, именно этим местом зарабатывают на шампанское.

Манхэттенская серенада. Эй-Джей и сопровождающие лица пытаются войти в нью-йоркский ночной клуб. Эй-Джей ведет на золотой цепи лиловозадого бабуина. Одет Эй-Джей в льняные клетчатые брюки гольф и кашемировую куртку.

ХОЗЯИН: Одну минуту. Одну минуту. Это еще что такое?

ЭЙ-ДЖЕЙ: Это иллирийский пудель. Редкая тварь, лучше не сыщешь. Он поднимет настроение гостям твоей забегаловки.

ХОЗЯИН: Сдается мне, что это лиловозадый бабуин, и он останется на улице.

ПОДПЕВАЛА: Ты что, не знаешь, кто перед тобой? Это же Эй-Джей, последний щедрый транжира.

ХОЗЯИН: Так пускай забирает своего лиловозадого ублюдка и катится щедро транжирить бабки в другом месте.

Эй-Джей останавливается у входа в другой клуб и заглядывает внутрь.

– Моднючие педики и старые пизды, черт побери! Подходящее заведение. Аванти, рагацци!

Эй-Джей вбивает в пол золотой колышек и привязывает к нему бабуина. Он заводит светскую беседу, его подпевалы подают реплики:

– Невероятно!

– Чудовищно!

– Просто божественно!

Эй-Джей вставляет в рот длинный сигаретный мундштук, сделанный из какого-то эластичного до непристойности материала. Мундштук раскачивается и волнообразно шевелится, словно некая отвратительная живая рептилия.

ЭЙ-ДЖЕЙ: А на высоте тридцать тысяч футов я совсем выбился из сил и встал раком от голода.

Несколько ближайших педиков поднимают головы, словно звери, почуявшие опасность. Что-то невнятно ворча, Эй-Джей вскакивает на ноги.

– Ах ты, хуесос лиловозадый! – орет он. – Я тебя проучу, ты у меня еще посрешь на пол!

Он достает из своего зонтика кнут и принимается хлестать бабуина по заду. Бабуин пронзительно кричит и срывается с колышка. Вскочив на ближайший столик, он влезает на старуху, которая тут же умирает от разрыва сердца.

ЭЙ-ДЖЕЙ: Сожалею, мадам. Сами понимаете – дисциплина.

Он в бешенстве охаживает бабуина кнутом, гоняя его из конца в конец бара. Бабуин, вопя, рыча и обсираясь от страха, перелезает через посетителей, носится взад и вперед по стойке, раскачивается на занавесках и люстрах…

ЭЙ-ДЖЕЙ: Ты у меня образумишься и будешь срать где положено или вообще нигде срать не сможешь.

ПОДПЕВАЛА: Как тебе не стыдно огорчать Эй-Джея после всего, что он для тебя сделал!

ЭЙ-ДЖЕЙ: Неблагодарные! Все до одного неблагодарные! Уж поверьте старому гомику.

Никто, конечно, в эту легенду не верит. По словам Эй-Джея, он «независим», что означает: «Не в свое дело не лезь». Независимых больше не существует… Зона кишит лохами всех мастей, однако нейтралов там нет. Нейтрал же на уровне Эй-Джея и вовсе немыслим…

Хасан – известный ликвифракционист, подозреваемый в том, что он – тайный сендер.

– Бросьте, ребята, – говорит он с обезоруживающей улыбкой, – я всего лишь старая вонючая раковая опухоль, вот и приходится разрастаться.

Переняв техасский акцент у Даттона Сухая Дыра, «дикого» нефтеразведчика из Далласа, он ни в помещении, ни на улице не снимает ковбойских сапог и десятигаллоновой шляпы… Глаза у него скрыты за черными очками, лицо невзрачное и невыразительное, словно восковое, ладно скроенный костюм целиком пошит из недозрелых банкнот высокого достоинства. (Это настоящие деньги, но их нельзя пустить в обращение, пока они не созреют… Среди них даже встречаются банкноты достоинством в миллион зеленых.)

– Они все время рождаются прямо на мне, – застенчиво оправдывается он… – Это похоже, фу-ты, даже не знаю, как и сказать. Ну, я, точно какая-нибудь мама-скорпионша, всюду ношу эти новорожденные деньжата на своем теплом теле и чувствую, как они растут… Черт возьми, надеюсь, вам не наскучили мои россказни.

Сальвадор, известный друзьям как Салли – он всегда держит при себе нескольких «друзей», выплачивая им почасовое жалованье, – подлечился на торговле выпоротками во время Второй мировой войны. (Подлечиться – значит разбогатеть. Выражение, употребляемое техасскими нефтедобытчиками.) В архивах Управления по контролю за чистотой продуктов и лекарств имеется его фотография: мужчина с крупными чертами лица, которое кажется набальзамированным – словно под кожу, гладкую, лоснящуюся и непористую, сделали инъекцию парафина. Один глаз – мертвенно-серый, круглый, как стеклянный шарик для детской игры, весь в трещинках и темных пятнышках. Другой – черный и блестящий, глаз бесчувственного старого насекомого.