Оливия Лэнг - Crudo

Вода в бассейне снаружи была зеленая, а балконы, как всегда, пышно украшены листвой, яркими пятнами гераней и, может, бегоний. Кэти опаздывала, ей нужно было еще в одну галерею, она шла в солнечных очках очень большими шагами и пыталась обхитрить время. Предполагалось, что на встрече они будут обсуждать искусство, но в итоге только сплетничали, так часто случалось, Кэти полагала, что не только с ней. Она съела мягкое печенье, выпила седьмой стакан газированной воды. Истории о братьях, племянниках, дилерах, коллекционерах, истории, как люди приезжают куда-то раньше времени, как люди попадают в неловкие ситуации, как люди стоят снаружи и не могут попасть внутрь, а потом выясняется, что разумнее как раз было остаться снаружи. Кэти сама так считала, а еще, что, в общем-то, не важно, где ты находишься, центрифуга истории всё равно сорвет тебя с места и перетащит на другое. Сейчас важно смотреть на события глазами тех, кто держится в стороне, аутсайдеров, если вам угодно. Никого больше не волнуют Наполеон или Дарвин, куда интереснее оставаться загадочным, почти никому не известным, неудачником, стремным типом.

В подземке Кэти то и дело попадались на глаза чьи-то газеты: даем два часа на закрытие сайтов, разжигающих ненависть, а иначе… землетрясение в Мексике, какой-то незначительный – или пока что незначительный – переворот в Испании. Она читала статью о деменции на айпаде. Этого ли она боялась – что ее муж скатится в безнадежные потемки беспамятства? Он был на двадцать девять лет старше ее, ей не давали покоя мысли о тромбах, раке кишечника, сердечных приступах, внезапном падении. У него было пять аневризм, любая могла в любой момент разорваться и убить его. Одну ему уже прооперировали; она видела его после операции, без сознания и с торчащими трубками, ни кровинки в маленьком бледном лице. Неделями он был обездвижен и прикован к кровати, потом хромал и храбрился. Он страдал апноэ во сне – тоже смертельно опасная болезнь. От нее умерла Кэрри Фишер. Она будила его среди ночи, чтобы проверить, дышит ли он, она просто хотела как можно дольше оставаться в его компании. Пока он есть в этом мире, мир совсем неплох, он ужасен, страшен, но вместе с тем надежен; она ускоряла шаг, возвращаясь к нему, даже если потом замыкалась в себе или злилась, она обожала находиться рядом с ним, таким сговорчивым, таким угодливым, с его красивыми губами, с милой щетинкой вокруг ушей. К ее приходу он перекрасил террасу; из-за искусственной коленки он мог наклоняться только в пояснице. Он очень устал и почти сразу пошел спать, хотя было только пять, а она осталась сидеть одна в кабинете наверху, не печалясь, ее пальцы бегали, она наблюдала за желтым туманным светом, золотыми листьями. Я никогда не умею говорить прощай, написала она. А кто вообще умеет? Просто скажи: «Прощай».

Когда она писала, она могла быть кем угодно. На странице «я» растворяется, теряет четкие границы, хаотично разрастается. Кэти надевает маски, одну абсурднее другой, расслабляет узел собственной презренной личности. Я злобно взглянула на старика. Я не трахаюсь с тобой, я твой враг. Я знаю, что бабка ненавидит отца. Я люблю мамочку. Я в курсе, что она сидит на декседрине. Пока мне не было страшно. Сама я никогда никого не убивала, я постоянно бухая, я никогда не отчаиваюсь. Я нормальная, как и любой нравственный человек. Как только я завязала, я снова стала околачиваться в магазинах одежды. Я выросла дикой, я хочу остаться дикой. Я ужасно обрадовалась, когда мы с сестрой ехали в машине и у нее с головы сорвало шляпу. Я всегда хотела и хочу стать пиратом: я не могу. В своей голове, то есть в своем воображении, я принимаю какой угодно облик – странник, авантюрист борец главнокомандующий союзных войск – в нынешние времена я ничто. Боль наполняет ее слова, она ничего не может поделать, она пишет о гниющем мясе и насилии, о сточных водах, она пишет о матерях, отцах и маленьких девочках, она пишет: я бьюсь, я бьюсь головой о стену.

______________________________________

Это был ее предпоследний день в Англии, 21 сентября 2017 года, и ее мужа номинировали на премию. Он лег спать злой и раздраженный, он проснулся злой и раздраженный. Снова пришел декоратор. Вы знали, что у вас штраф за парковку, крикнул он от входа. Ее муж пришел в ярость. Он припарковался на двойной желтой, заметила она резонно, но он не видел в этом ничего резонного. Я ЖИВУ НА ЭТОЙ УЛИЦЕ, орал он. ЭТО МОЯ УЛИЦА. В любом случае мест не было нигде отсюда и до самой Сент-Филипс-роуд. Он не мог понять, как запечатать конверт со штрафным талоном, и от этого разозлился еще сильнее. Он не хотел ехать в Лондон или читать, он не хотел падать духом оттого, что не выиграл чего-то, о чем и не просил вовсе. Она хорошо его понимала, его шипы и щетины, куда меньше заметные, чем ее собственные, почти невидимые, сглаженные возрастом.

Ее рассердили письма на электронной почте. Она вышла в сад и свирепо вырвала последние георгины. Весь газон был в маленьких спиральках грязи. Продукты жизнедеятельности червей. Поднявшись наверх, она стала читать про них в интернете. Дождевые черви – гермафродиты, которые при спаривании обмениваются семенной жидкостью. Потом они в почву откладывают яйца в яйцевых коконах в форме лимона. Веселая у червей жизнь – регулярные оргии на лужайке, лично она им мешать не собирается.

Ее муж ссутулился на стуле, голова у него свесилась вперед, как у черепахи. Из-за тебя в доме напряженная атмосфера, сказала ему Кэти. Ты источаешь сложный комплекс тревоги и страха. Он был весь на нервах, да и она тоже. Она хотела, чтобы он выиграл, но в то же время, как и он, презирала премии и считала, что в искусстве нет места сравнению. Но деваться было некуда. Он ушел первым, с потными ладонями, в вельветовом костюме. Она не могла выбрать одежду; это был один из тех дней, когда ее тело и волосы словно покрывал тонкий сальный слой и ничто не сидело как надо. Носки у нее дырявые, что ты будешь делать. Она любила его, вот ее платье, и каждая его деталь – блестка. В поезде она уснула, сошла на Эмбанкмент и перешла пешком через мост, остановившись, чтобы рассмотреть мокрую юбку, застрявшую в ограде. Она встретилась с ним в «Ит», скормила ему болоньезе в сетевом итальянском ресторане в Саут-Бэнк. Постепенно их настигало осознание грандиозности события. В лифты заходили девушки в шелковых платьях и на каблуках. За билетами для прессы выстроилась длинная очередь. Он сосредоточил свое волнение на тарелках с фруктами, которые он видел в зеленом зале и которые должны были унести ровно в шесть. Там были ананасы и дыни, сообщил он ей печально. Она отправила его восвояси и осталась стоять в очереди одна.

Фойе заполнялось людьми. В баре был Алекс, а еще Ребекка. Где-то тут еще был Джек, она не видела его с тех пор, как они захаживали в одно и то же кафе в Нью-Йорке. Эми, Кэтрин, может, Крис. Она была слишком дерганая, чтобы с кем-то говорить; держась за телефон, как за алиби, она прокралась задами в бар на втором этаже, где тайком пропустила одно пиво. На билете значилось С9. По громкоговорителю просили поторопиться. Потом кто-то на сцене оплакивал смерть поэта, не Эшбери, а потом вышел ее муж в застиранном и потертом пиджаке, довольный и очень застенчивый. Он читал последним, и, когда он дошел до строки с полной чашей, она ахнула от изумления. Каждое слово звучало идеально. Мы пара чудовищных ворон, часть целого, выраженная в единичной сущности.