Юрий Антропов - Ивановский кряж

— Опять митингуете?

— Не, доча. Это мне мамка свой сон рассказывает. Про нашего Веню.

Наташка выудила с полки, занавешенной старенькой ситцевой «задергушкой», мятный пряник. И когда только углядела, что мать принесла к чаю! Еще и Бориска подоспеет — растаскают до времени.

— Жуй, жуй давай! — заворчала мать. — Возьми уж тогда и конфеток… Порти себе аппетит, порти.

— А у меня он, мам, от сладкого, наоборот, повышается!

— Я у тебя, доча, спросить хотел…

— О чем, пап?

— О чем-то… Айда в залу. А то наша мамка подъявится обязательно, ни о чем серьезном не даст нам поговорить.

— Прямо уж там! — заметно идя на попятную, помягчела голосом Аня. Ей до зарезу хотелось, чтобы муж и дочь не секретничали, не уходили от нее со своим разговором.

В большой комнате, притворив за собой дверь, Иван Игнатьевич сел за круглый стол, стоявший посредине, как бы показывая тем самым, что вопрос у него к дочери нешутейный. Положил руки на скатерть, расправил складки. Покашлял.

— Как, дочка, учеба-то? — начал он, как ему показалось, издалека и в то же время наиболее близко к тому, о чем предстояло поговорить.

— Да так… Нормально, — пожала она плечами, еще не понимая, куда клонит отец.

— Скучаешь по дневной-то школе?

Она опять передернула плечами, но перестала жевать. Иван Игнатьевич посетовал про себя: не так, не так повел беседу! В прошлом году Наташка долго болела, пропустила в школе всю зиму и осенью заявила: не пойду в дневную, и все тут! А то получается, что она как второгодница.

— Я это к чему, доча. Мамка сказывала мне, будто ты надумала секретарь-машинисткой устраиваться.

— А что?

— Ну как «что»? Все же это такая работа…

— Какая, пап? Мне вообще-то нравится.

— А чего хорошего? — Он мучительно чувствовал, что у него не хватит слов и умения убедить Наташку в том, что работа ей нужна не такая, чтобы на побегушках у начальства быть, а уважительная, достойная дочери старого металлурга. — Это ж тебе нравится, пока ты молодая! А ну как в годы войдешь?

— Ну и что?

«Вот дурья башка!» — отчаялся Иван Игнатьевич, комкая пальцами скатерть, и тут какой-то счастливый бог надоумил его вспомнить о старшей дочери.

— Ты вон Марию нашу возьми! — сразу же окреп он духом. — Она еще младше тебя была, а уже пошла работать в химцех. Лаборанткой!

— Ну и зря, — неожиданно для себя подерзила Наташка. Ее начал злить этот разговор. Она сама еще толком не знала, что влекло ее в техснабовскую контору, стоявшую рядом с их домом. Собственно говоря, ей было все равно, кем работать. Главное, чтобы каждый день видеть Валерку. Она вся замирала от мысли, что будет разговаривать с ним, может быть, несколько раз на день.

— Как это зря! — взбеленился отец. — «Зря»!.. Да про нее в первый же год в многотиражке напечатали! Что по следам отца пошла. На завод. Почти что династия, мол, получается… — Иван Игнатьевич осекся. Насчет того, что династия, газета поторопилась, конечно, с выводом: из четверых детей только один Венька стал заводским рабочим, да еще неизвестно каким, это сначала поглядеть надо.

— То-то «династия» твоя махнула на юг, — будто услышав мысли отца, съязвила Наташка.

— Она ж по здоровью. Не как-нибудь. Вон в последнем письме писала, что прилетят с внучеком в гости. Может, и насовсем останутся тут… Мария ж писала, что по цеху скучает. Глядишь, надумает обратно на завод пойти.

— Ну да там! — нашла на Наташку супротивность. — Будет она менять пальмы на ваши дымные трубы…

«Вот глупая! — вконец расстроился Иван Игнатьевич. — Дело же не в пальмах. Разве она не читает писем от сестры? Ей там, на юге, лучше стало, легкие теперь не болят и желудок не схватывает. Уже и вернулась бы домой. Хватит, больше года прожила у моря. Да загвоздка, пишет, вышла. Схлестнулась вдруг с начальством санатория. Конфликт какой-то возник. Она же, Мария, такая! — мысленно погордился он старшей дочерью, словно уже и забыв про Наташку, которая доела пряник, но не уходила, ждала, чем закончит отец. — Ее, Марию-то, и здесь в цехе побаивались. Спуску никому не давала, если что не так. Вот она и подзастряла там. Чего-то ждет. А вернуться — все равно вернется, никуда не денется, потому как здесь у нее корешки пущены, без них ей теперь нигде не посчастливится, чтобы не на год счастье было, а на всю жизнь».

— Приедет Мария, вот посмотришь! — с какой-то ожесточенной уверенностью сказал Иван Игнатьевич. — Вы думаете, как сами хотите завихриться в разные стороны, только чтобы из родного дома убежать поскорее, так и Мария, по-вашему, такая же?!

Наташка была уже и не рада, что задела любимицу отца, большуху.

— Пусть возвращается, пап. Мне-то что?

— Конечно, тебе-то что… Вам до отца нету дела. Никогда не спросите, что у него на душе.

— А когда бы я спросила, пап? Ты, как приходишь с работы, сразу за газету хватаешься. А потом телевизор смотришь. Тут уж не пикни! — решила она схитрить, прикинуться казанской сиротой. — Вот и забьешься в угол, молчишь.

Отец виновато заморгал:

— Да ну, доча, так уж и не пикни…

— А то! Даже когда уснешь во время передачи и захрапишь на всю квартиру, все равно на цыпочках ходим. И у телевизора не посидишь из-за твоего храпа, и выключить нельзя — сразу же вскинешься и заворчишь!

Это она хватила через край, и отец, сменивший было гнев на милость, разочарованно сказал:

— Все ясно! Мамкину песню затянула… Удивляться не приходится. А я-то, доча, думал, что по душам с тобой поговорим. Насчет твоей будущей жизни.

— Ну да, ты бы хотел, чтобы я, как Люська Малюгина, в металлургический институт поступала, — совсем осмелев, с укором сказала Наташка.

— А плохо разве? Приемная комиссия прямо из Москвы к нам приезжает. С тройками бы приняли.

— Даже если и с двойками, я все равно не хочу. Вон Бориска, хоть он и парень, на металлурга тоже не хочет учиться.

— Да уж знаю я вас! У вас с Бориской одно на уме: одеться получше да покушать повкуснее… — Он понимал умом, что не прав, выговаривая все это одной Наташке, но не мог остановиться, давно накопленная обида, какая-то общая, не только на своих детей, брала теперь свое. — Вон еще один помощник пришел, извольте радоваться, — кивнул отец в сторону прихожей, куда с шумом ввалился Бориска.

Сквозь стеклянную дверь было видно, как он швырнул на вешалку свою кроличью шапку, которую надевал всегда со скандалом, уступая слезной просьбе матери. «Боря, я кому говорю, не ходи на мороз без шапки, застудишься!» — увещевала она его, а Бориска так и норовил выскользнуть за дверь с непокрытой головой: «У меня же природный мех на голове, как у Анджелы Дэвис, теплее кроличьего».

Отец ворчал, бывало: «Не трогай ты его, мать, этого дикобраза. Его и мороз-то боится. А ты ему шапку зачем-то покупала. Да еще из кролика. Тридцатку спекулянтам отвалила, надо же!»