Юрий Антропов - Ивановский кряж

Скидывая с ног валенки, Бориска заглянул в залу. Вид у сестры был явно невеселый, и брат с ухмылкой заключил:

— Опять педсовет…

— Чья бы корова мычала, — беззлобно пробурчал отец, — а твоя бы молчала. Все стены-то в подъездах протерли своими спинами или еще не все? Гитаристы волосатые… Какая уж тут, к черту, династия с такими детками…

Борька опять ухмыльнулся — всепрощающе, снисходительно.

— На этот раз, батя, осечку дал. Теперь я тоже рабочий класс. Капитально устроился!

Наташка уставилась на него.

— Думаешь, свист? — глянул он на сестру. — Законно говорю! Подходящая работенка…

Отец спросил с недоверием и насмешливостью:

— Какая? В ресторане, поди, в гоп-оркестре?

— Зачем мне в ресторане? — шмыгнул Бориска носом, хотя лицо его в это время говорило: «Туда не так-то просто устроиться, вот это была бы клевая работенка!» — В кислородный цех приняли.

— К нам на завод?

— А то куда?

— А кем? — рука отца со щепотью табака замерла на полдороге к носу.

— «Кем-кем»… Начальником цеха! — засмеялся Бориска, подмигивая сестре. — Баллоны таскать буду. Говорят, у вас одни слабаки на заводе, вот я и решил помочь. — И он пошел прямиком в кухню, на запах жареного.

«Это он себе на проводины подработать хочет, — подумал Иван Игнатьевич. — Весной же в армию ему. Всех своих волосанов соберет. Всю ночь гулянка будет. Чтобы, дескать, как у людей. Мода нынче пошла — всю ночь напролет куражиться, людям спать не давать. А утром, чуть свет, на сборный пункт».

Наташка переминалась с ноги на ногу, тоскливо поглядывая на дверь, откуда только и могла прийти помощь в лице матери. Но та теперь застряла на кухне, пока не накормит своего любимчика. А отец огорченно молчал. Наташке и отца-то жалко было, и стоять перед ним надоело.

Чтобы особенно не маячить у него перед глазами, она тихонько шагнула к аквариуму, насыпала рыбкам корму, поглядела на их пляски и, как бы убедившись, что отец, уставясь в махровое от мороза окно, не проронит теперь за весь вечер ни единого слова, так же неспешно, вроде как виновато понурясь, пошла из комнаты.

Конец недели выпал неспокойный, хуже не придумаешь. В обед, когда ходил в столовую, Иван Игнатьевич услышал краем уха, будто в центральной газете появилась какая-то статья. И не просто про их комбинат, а про плавилку. И будто написал ее первый секретарь обкома.

Сразу и аппетит пропал, хоть бросай поднос с тарелками и беги за газетой. Да только куда бы он побежал? Кто ему даст ее сейчас? Тут уж волей-неволей приходилось терпеть до вечера, пока в руки не возьмет свою, подписную.

Попытался Иван Игнатьевич завязать разговор с теми, кто обмолвился про статью, но толку никакого не добился. Эти люди были из других цехов, и статья о металлургах интересовала их постольку-поскольку. Слыхали звон, да не знают, где он.

Иван Игнатьевич подумал, что, наверное, и в плавилке никто из ребят не читал газету. Головастик — тот бы давно все разузнал, сбегал бы в партком, к Парычеву, но в том-то и дело, что начальник цеха находился в командировке на руднике. А к парторгу идти — пустой номер. Парычев сам сидит небось над статьей, изучает ее, подчеркивает карандашиком. Материал, конечно, будут обсуждать на все лады — и по сменам, и на партсобрании. Примут решение, чтобы претворять его в жизнь. Чин чинарем. Но все это затеят не сегодня и не завтра. Как любит говорить Парычев, чем серьезнее вопрос, тем больше времени нужно на его подготовку.

Впервые в жизни пожалел Иван Игнатьевич о том, что нет у него привычки читать газеты по утрам. Ежели там какое историческое событие — обычно оповещают по радио, это он успевал послушать во время завтрака и к началу работы был уже в курсе дела, что с кем приключилось, кто куда полетел и для какой важной надобности. Этим и довольствовался. Да и откуда бы повелась у него привычка шелестеть газетой спросонок, ни свет ни заря? Их просто-напросто не было под рукой, свежих-то номеров, даже если взять областную газету, которая тут же, в городе, и выходила. Приносили ее подписчикам только в полдень. Видно, не успевали.

Так оно и получалось, что брал он газету в руки лишь вечером, уже после смены. Тоже неплохо, за день разные новости не убегут, и можно почитать про них без спешки, со смаком. Можно, если бы не усталость, которая с ног валит. К вечеру-то, когда приходишь домой, уже и не рад ничему, никаким новостям. Спина не держит, ломается, так и кидает на кровать, а лежа только и хватает тебя на телевизор. Лежишь бочком, прямо на покрывале в брюках, и осоловело смотришь, как мельтешит на экране. Порой и уснешь незаметно, удивляться не приходится. Аня растолкает потом, чтобы лег в постель по-человечески, раздевшись.

Но сегодня случай был особый. Не каждый день пишут про плавилку в центральной газете, да еще чтобы сам первый секретарь обкома. Уж так хотелось почитать статью! Как на грех, всю смену было много работы. Оно и всегда много, если не отлынивать, но тут был срочный заказ — склеить большую партию чуней для катодчиков электролитного цеха. Даже из столовой пришлось раньше времени вернуться, поэтому нечего было и думать, что удастся выкроить десять — пятнадцать минут, чтобы все же сбегать в партком.

Дома, не успев скинуть с себя закуржавевшую тужурку — мороз давил уж который день кряду, — Иван Игнатьевич пошел прямиком в залу мимо опешившей Ани.

— Ты куда это прешь?! Хоть пимы-то сними! На них же по целому пуду грязи!

— Это не грязь, — машинально возразил он, оглядывая и этажерку, и тумбочку с телевизором, и кровать — все те места, где могли валяться газеты, уже помятые, как всегда, а то и с вырезанной программой телевидения.

— «Не грязь»… А что же тогда? Пол в прихожей так загваздаете, что никакими силами не добудешь.

— Это заводское. Железная окалина. To-се… — Он уже видел, что газет на месте нет. — Почта где? — с непривычной строгостью спросил он.

— Знаю я ваше заводское… — обиделась Аня, и, чтобы показать, что ворчит она неспроста, не из-за характера своего, как считает муженек, тут же схватила в прихожей половую тряпку и принялась елозить по полу, вытирая свежие темные следы.

«Вот испереязви-то их, эти пимы, — на мгновение забыв про газету, подосадовал Иван Игнатьевич, отступая в прихожую. — Мороз не мороз, а напромокал где-то. Ведь хотел же натянуть на них чуни, да поленился. И лишней тяжести напугался. Без чуней-то бежишь как молодой. И вот наследил. Изволь, мать, радоваться».

— Мне газеты нужны, — с натугой сказал он, снимая валенки.

В другой раз Аня и спросила бы, почему такая спешка, но эта выходка Ивана — прямиком влететь в залу! — рассердила ее, и без того умаявшуюся в своей конторе с шестью полами, которые мыла ежедневно, и она ехидно ответила: