Юрий Антропов - Ивановский кряж

Новость дошла до Ивана Игнатьевича к вечеру, перед самым концом смены. Ребята из электролитного, приходившие за чунями, обмолвились в разговоре, что плавильщикам сегодня будут вручать вымпел.

— Какой вымпел? — не понял он в первую минуту.

— Ну, что цех коммунистической культуры.

— Так надо же сначала присудить! Чтоб комиссия решила.

Рассматривая чуни, один из катодчиков, знавший Комракова еще по плавилке, сказал ему:

— Ты тут как в норе сидишь со своей резиной. Нашу многотиражку не читаешь, что ли?

— Многотиражку я не читал, — смутился Иван Игнатьевич. — Письма вчера писал детям. А что в ней было-то?

Катодчик обернулся уже с порога.

— Заметка про то, что плавилке вымпел присудили. А сегодня во Дворце культуры будут вручать его. Иди собирайся, — мягче добавил он, пристально поглядев в лицо Комракова. — Ты же, помнится, тоже в плавилке работал…

Иван Игнатьевич остолбенел.

«Этого быть не может!» — хотел он крикнуть вслед катодчикам, хотя толком не мог сказать себе в это мгновение, чего не может быть. Вначале Иван Игнатьевич подумал, что ребята его разыграли, но он уловил в глазах одного из катодчиков выражение сочувствия, вроде как тот пожалел человека, которого незаслуженно обошли, не сказали ему про большую общую радость, не пригласили на торжество. Значит, насчет вымпела и вручения — правда. А вот не может того быть, что его не пригласят. Как это без него?!

Быстрее, бегом в плавилку! Иван Игнатьевич ругнул себя как следует, что на этой неделе он и в цех-то к ребятам не заглядывал. Прямо как наваждение. Утром стал просыпать, не хуже молодого, еле-еле к восьми в подсобку поспевал, а вечером торопился домой, на ходу вспоминая, на чем он остановился вчера, какую последнюю фразу поставил в письме. Добрую половину ученической тетради занимали его письма Веньке и Марии — настоящие жизнеописания за последний месяц. Вот и проваландался, такую новость проворонил…

Плавилка, хотя и гудела, стреляла искрами из конверторов, словно бы притаилась в каком-то ожидании. Казалось, что и людей-то в цехе было гораздо меньше, чем обычно. Иван Игнатьевич торопливо, почти трусцой, прошел из конца в конец, посмотрел на новую шлаковозгонку, выглянул за ворота, для чего-то постояв на рельсах, ведущих к террикону, будто оттуда, вместе с лучами заходящего мартовского солнца, могли появиться те двое, кого он искал, — Малюгин и Парычев.

— Ты загляни в партком, — подсказал плавильщик вечерней смены, уже заступившей, когда узнал, что Комраков разыскивает начальство. — Может, там задержались. Хотя навряд ли. Сегодня такой день. Я бы и сам убежал, если бы не моя смена.

«Быть того не может, — опять хотел сказать Иван Игнатьевич, — чтобы ушли. Никогда так рано не уходили. Ну вручение. Ну Дворец культуры. Так ведь и здесь же еще есть дела. Или уже их нету, никаких дел?»

Шумно дыша, Иван Игнатьевич поднялся на второй этаж пристройки, где находились разные административные службы. Дверь парткома, куда он торкнулся, не унимая дыхания, была закрыта. Быстренько обойдя весь этаж, Иван Игнатьевич растерялся. И впрямь никого нет. Ни единой души! Непривычно тихо тут было.

«Та-ак… — он распахнул тужурку, сбил на затылок шапку и, утирая взмокший лоб горячей сухой ладонью, прислонился к перилам лестницы. — Ушли, значит. А как же я?!»

Его обдало жаром от одной только мысли, что сегодняшнее торжество плавильщиков пройдет без него. Можно, конечно, поехать во Дворец культуры и без всякого приглашения, пустят и так — кто это его не пустил бы! — но Ивану Игнатьевичу заранее становилось не по себе оттого, что он явится туда незваным.

А может быть, это самое приглашение ему занес Малюгин прямо домой? Позвонил и отдал Ане из рук в руки. Тоже приятно.

Домой, скорее домой! Там все и выяснится. В крайнем случае, можно и к Малюгиным позвонить: мол, про меня-то забыл, что ли, Петро? С шутками-прибаутками, вроде ничего и не случилось, так и должно быть. Может, вместе и во Дворец культуры поедут, на одном трамвае. Главное, чтобы Малюгина дома застать.

В проходной Иван Игнатьевич споткнулся, увидев на табуретке в углу Агейкина.

— Ты чего тут рассиживаешь?!

— Смена моя. Заступил только что.

— Какая к черту смена? Седни же событие!

— Да знаю я, знаю уж… — как-то вяло сказал Агейкин.

— А если знаешь, то почему не подменился?

Агейкин внимательно посмотрел на Ивана Игнатьевича.

— А тебя что, пригласили?

— Да как тебе сказать… Я их, видишь ли, не застал никого. Из начальства-то. День такой был у меня. Работы много.

— Малюгин раненько сегодня пррромчался…

— И ничего тебе не сказал? — спросил Иван Игнатьевич.

— А что он мне скажет? Мы и раньше-то с ним не особо ударялись в беседы. Здорово да прощай. Удивился, правда, по первости. Это когда я вахтерррить стал. Пошутил даже: чего, говорит, не отдыхалось на пенсии-то, по работе соскучился или старуха за деньгами выпроводила? А потом уже молча ходил мимо. Иной раз и не поздоровается, идет с кем-нибудь, разговаривает. А я же в форме. Вроде солдата, — натянуто усмехнулся Агейкин. — Вот он и сегодня мимо прррошмыгнул.

— С Парычевым, поди? — с ехидцей спросил Иван Игнатьевич. Он и сам не мог бы ответить себе, почему это вдруг потянуло его на ехидцу. За Агейкина, видно, обиделся. Своя обида будто притаилась где до времени, потому что, глядя на вахтера, он ясно понимал: не у него одного, Комракова, но сходится мечта с действительностью. — Головастик с парторгом теперь не разлей-вода. Вместе небось и в президиум сядут.

— Ну и пускай сидят, — легко согласился Агейкин. Эта легкость обескуражила Ивана Игнатьевича.

— А тебе разве неохота? — словно и не торопясь никуда, примостился он на корточки рядом с вахтером, положив руки ему на колени и заглядывая в лицо снизу вверх.

— Чего — «неохота»?

— Ну, посидеть там. Поприсутствовать. Когда вручать-то будут. Вымпел.

Агейкин заерзал на табуретке, но Иван Игнатьевич, не убирая своих ладоней с его коленей, следил за ним как загипнотизированный, карауля каждое движение: тот поведет головой влево — и он качнется туда же, тот дернется вправо — и он туда наклонится. Агейкин, уходя от прямого настырного взгляда Ивана Игнатьевича, задрал подбородок, прищурился, но долго сидеть так было неудобно. Да и смешно, видать, со стороны: два старика угнездились друг против друга, нахохлясь, как петухи.

— Похрррумкай лучше… — Агейкину удалось, наконец, подняться. Он достал из кармана леденцы и, с ожесточением дробя их зубами, решил попотчевать Ивана Игнатьевича.

Так и не увидев в глазах Агейкина хоть какого-нибудь живого огонька — интереса, надежды, досады ли, все лучше, чем знобящее выражение тоскливости, будто запекшееся раз и навсегда, — огорченно крякнул, с трудом поднялся, хрустнув коленными суставами, и, разгибая поясницу, поморщился: