Юрий Антропов - Ивановский кряж

Едва войдя в цех, Иван Игнатьевич поискал глазами Истра Малюгина. Перед началом дневной смены начальник плавилки, как обычно, бывал тут, а в последнее время так и вовсе не отходил от шлаковозгоночной печи. Туда и направился прямиком Иван Игнатьевич, на ходу глядя на часы и прикидывая, сколько времени у него осталось своего, не рабочего.

— Ты чего это посинел, а? — улыбкой встретил его Малюгин.

— Посинеешь тут… — Иван Игнатьевич растер нос ладонью. — На террикон ходил.

— Зачем? — уже машинально спросил начальник цеха, озабоченно уставясь на развороченный бок шлаковозгонки.

«Зачем…» — хмыкнул Иван Игнатьевич и тоже невольно перевел взгляд на холодную махину, которая бездействовала уже не первую неделю. Подзалетели они с этой реконструкцией, дело оказалось куда как непростое. Развалить-то развалили старую схему, раз-два — и готово, а вот до ума довести, наладить новое оборудование все никак не удавалось, и Малюгин теперь небось костерил себя самыми последними словами за свою поспешность. Он же сам настоял, никто другой, чтобы переделкой установки заняться немедля, не откладывая в долгий ящик, хотя времечко было неподходящее. Со дня на день могла нагрянуть комиссия, да не какая-нибудь, а особая, небывалая. Как говорили, по эстетике и культуре производства.

«А ведь и это тоже его идея, Головастика, — подумал Иван Игнатьевич о начальнике цеха. — Чтобы, значит, в передовые выйти по всем статьям».

Он хорошо помнил то памятное партийное собрание. Назначили его, как всегда, в столовой, полторы сотни коммунистов пришло. Столько народу разместить не так-то просто, а тут и скамейки не надо ставить, только стулья развернуть, чтобы не сидели спиной друг к другу. Иван Игнатьевич стоял на партучете в своей плавилке все эти последние пять лет. Сначала считалось, что перевели его в электролитный цех, на более легкую работу, временно, по состоянию здоровья. Однако состояние это не проходило само по себе и не могло пройти — от операции глаза здешние врачи отказались еще давным-давно, а съездить к знаменитому Филатову, пока старик еще был живой, так и не удалось, да и говорили, что очередь у него на много лет вперед. Так и остался Иван Игнатьевич в двойственном положении, про которое словно бы все забыли, — работал на стороне, а на партучете стоял в плавилке. Ни одного собрания не пропускал.

Говорили в тот раз о новом соцсоревновании. И как-то незаметно, без всякой подготовки, Малюгин и внес предложение. Взял слово и сказал:

— А в дополнение к тому, товарищи, о чем сейчас говорил наш парторг, я предлагаю начать борьбу…

— Опять борьбу? — перебил его Сапрунов. Этот шустрый плавильщик вечно встревал там, где его не спрашивали.

— Не мешай ты! — одернул его с места Иван Игнатьевич, болея душой за соседа — Петра Малюгина. Уж очень тот заволновался, даже побледнел слегка. — Ну, значит, начать борьбу… — тихонько подсказал Иван Игнатьевич, и Петро услышал его, потому что в столовой, как только пошикали на Сапрунова, установилась напряженная тишина: все словно почувствовали, что борьба — это не так просто, не красного словца ради, а и впрямь битва.

— …Борьбу за присвоение нашей плавилке высокого звания цеха коммунистической культуры! — срывисто, хрипловатым голосом произнес Малюгин и замолчал, повертел головой туда-сюда, перескакивая взглядом с одного лица на другое, и сел.

«Ну, Петро! — восхитился Иван Игнатьевич. — Все же решился, а! Значит, крепенько высчитал, как и что. Недаром не расстаешься ни на минуту со своей логарифмической линейкой, вроде талисмана она у тебя… А я-то, грешным делом, думал, что ты только помечтаешь об этой самой битве за культуру производства, порассуждаешь о ней за игрой в карты да и смолкнешь, потому что дело это куда как сложное. У нас же с планом частенько заедает, к авралам привыкли, какая уж тут культура… Но, коли так, тогда уж давай жми, Петро, не сдавайся!»

В полной тишине, которую ничто пока не нарушало, Иван Игнатьевич прокашлялся с нарочитой громкостью. Он хотел, чтобы шум поднялся разом, заглушая отдельные выкрики с места, мастаков на которые было в плавилке хоть отбавляй.

Первым очнулся Парычев. Ну, оно и понятно — парторг! Он схватил со стола карандаш и зазвякал им по графину, призывая к порядку, как это ни странно, Комракова, дескать, не вовремя раскашлялся. Вслед за парторгом на бедного Ивана Игнатьевича окрысились и другие.

— Чего ты расчуфыркался?

— Тоже мне, не мог потерпеть…

— Табакур несчастный! — это уже был женский голос.

— Он не курит, а нюхает.

— Вот уж и правда Старая Графиня: один раз кашлянет, другой раз…

Парторг снова постучал карандашом по графину, и мало-помалу собрание угомонилось.

— Не пойму я что-то, Петр Устинович, — Парычев глянул на Малюгина. — Говоришь: «В дополнение к речи парторга…» — а разве же из моего выступления вытекает этот вывод, что плавилка должна немедля включиться в борьбу за высокое звание цеха коммунистической культуры производства? Я про план говорил. О первостепенной важности вопросах. А насчет борьбы за высокое звание… Мы, конечно, начнем ее. Обязательно начнем! Но только не сегодня и не завтра. И включать этот вопрос в повестку дня считаю преждевременным.

Малюгин встал, пощупал свой нагрудный карман, словно собираясь для убедительности вытащить логарифмическую линейку.

— Говори, не стесняйся! — крикнул Сапрунов.

— Так ведь я же все сказал, — пожал Петро плечами и отдернул от кармана руку.

— Как все?

— А что еще талдычить? Я же внес предложение. А оно коротенькое. Ясное. Как дважды два. Прошу записать его в протокол. Ну и высказаться, само собой. И поставить на голосование. Форменным образом.

Парторг долго смотрел на Малюгина. С каким-то укором, как показалось Ивану Игнатьевичу. А под конец усмехнулся еле заметно, вздохнул и перевел взгляд на зал, хотя, судя по всему, никого из сидящих в нем не видел, думая о чем-то своем.

Иван Игнатьевич вспомнил, как на днях Малюгин рассказывал им с Аней о своей перепалке с парторгом. Сидели, как обычно, за картами, вполглаза смотрели какую-то телепередачу, и Петро, как бы между прочим, рассуждал о графике, о ритмичности производства. Словно себя на слух проверял, правильно ли он понимает, прикидывает. Это он частенько такое проделывал — сам вроде картами занят, а говорит им совсем про другое. Они порой и не слушают его. Только и подденет кто-нибудь: «Как ты ходишь-то, с какой карты? Эх ты, фьюминг-установка…» И вот в тот раз Петро возьми и поведай им о том, как схлестнулся с Парычевым. Речь у них с парторгом зашла об этом самом предложении Малюгина — насчет культуры производства. Парычев считал, что затевать это дело рано, а Петро гнул свое: мол, так мы скорее избавимся от авралов. Расшумелись на весь партком! Но ни до чего не договорились. И вот теперь Малюгин вынес этот вопрос на партсобрание. А Парычев-то и уставился на него с таким упреком!