Тадеуш Конвицкий - Современный сонник

На лице монаха, испещренном густой сетью морщин, появилась улыбка, и он прищурил один глаз.

— Ну, тогда не вмешиваюсь. Помолюсь как-нибудь за вас, хорошо?

Я уже спустился до середины склона, когда у меня внезапно мелькнула мысль, заставившая меня обернуться. Монах в мирской одежке все еще стоял в красноватой раме калитки.

— Знаете что, помолитесь, пожалуйста, за двоих! — крикнул я. — За утренней службой, обязательно за утренней!

Скривив рот в улыбке, он кивал головой, показывая, что понимает меня и выполнит мою просьбу.

Ветер сыпал сухими листьями, и они, обгоняя друг друга, неслись по твердой глинистой дорожке. А некоторые листья, подхваченные более сильным порывом ветра, плыли над городком, как траурные бабочки. Я еще раз остановился.

— Мне ясно, почему я уезжаю, — уверял я себя. — Один я понимаю это!

И я пустился бежать, пока у первых домов поселка не наткнулся на проволочный забор, который заскрипел под моей тяжестью, как старый матрац. Быстро вдыхая холодный воздух, в котором я находил знакомый запах озона, я оглянулся через плечо. У самой вершины холма, подле черного куста, одиноко сидел путевой мастер. Он обхватил руками колени и смотрел в рыжую землю под ногами.

— Один я… — повторил я.

Мне захотелось громко крикнуть, ударить кулаком по небу, вспоротому невидимым корпусом реактивного самолета, разбудить этот сонный городок.

— Поздравляю. Поздравляю вас, — произнес кто-то у меня за спиной.

Слова эти неприятно резанули мой слух. Партизан нетвердо стоял на ногах, держась за сук чахлого каштана.

— Поздравляю вас от всего сердца, — повторил он, протягивая мне руку.

Я машинально пожал его мокрую от пота ладонь.

— Поздравляю вас и себя.

— С чем? — неуверенно спросил я.

Он закрыл увлажненные слезой глаза и покачнулся.

— С тем, что не нас закопали в землю.

— Вы что, выпили?

— Тьфу, тьфу, кто это пьет с утра? — возмущенно сказал партизан, крепче вцепившись в дерево. — Откуда такая подозрительность? — Он дохнул мне в лицо, и я не почувствовал запаха алкоголя. — Я тебе выдам один секрет. Я знаю кое-что получше, чем водка. Научился я этому в нашем лазарете, знаешь, когда мне руку… Тебе понятно, о чем речь. Нет надобности произносить неприятные слова… Значит, тогда, полный примитив, лекарств никаких нет… тебе это знакомо… И лежал я среди самых настоящих болот. Было там одно растеньице, колючие плоды, как недозрелые каштаны, не знаешь их? И вот одна добрая душа научила меня заваривать чаек из этих зернышек, не слишком крепкий, такой в самый раз, а то переборщишь и не обрадуешься. Так я и втянулся, хоть это и не вредная привычка и не наркотик, а просто лекарство. Там, видишь, возле Подъельняков, где река так разлилась, растут на болоте эти кустики. Человек выпьет стаканчик зелья и весь день спокойный, добродушный и не злится. Такой напиток для забвения.

— Я уезжаю. Хотел попрощаться.

Он прижался спиной к стволу каштана и опустил одурманенную голову.

— Зачем ты об этом говоришь? Эх, ты гадкий, неприятный человек. Уезжай тихонько и молчи.

Он пытался поднять голову, но мускулы шеи ему не подчинялись.

— Я тоже уеду. Пусть она не думает, будто нашла свое счастье. Я их как-нибудь ночью разбужу и огнем выгоню из постели.

Наконец он выпрямился и устало посмотрел на меня.

— Я всякое болтаю, но ты мне не верь. Видишь, что это за чаек. Я даже злости сейчас не испытываю. А по ночам ворочаюсь с боку на бок от ненависти. Ты, вероятно, думаешь, что я ее любил? Нет, каприз, хотелось узнать, что она за штучка. А это сука, самая обыкновенная потаскушка.

— Может, еще встретимся, — уклончиво сказал я.

— Кто знает. Я тоже раздумываю, куда податься. Мои приятели. Хо-хо-хо. Ты думаешь, я всегда гайки к рельсам прикручивал? Впрочем, ты знаешь, у тебя глаз круглый, простодушный, но ты парень хитрющий. Я о тебе тоже знаю, может, встретимся там, наверху.

— До свидания.

— До свидания, если ты не доносчик, если ты своих не продал, если не ищешь веревки. До свидания.

Я не уходил, колебался, и он это понял.

— Ну, ступай, ступай. Я просто так округлил, чтоб красивей вышло. И помни о моем чае. Ты легко узнаешь — колючки, как на зеленом каштане, который еще не лопнул.

Я двинулся в сторону дома, он остался, пошатываясь под деревом, словно откручивал гайку от ствола каштана. В конце улицы мужчины в черных костюмах, подсаживая друг друга, взбирались в кузов грузовика. Машина развернулась в глубоких лужах и поехала, покачиваясь на рессорах, в сторону далекого города, обозначенного над горизонтом прозрачными облачками дыма.

От калитки, которая вела в сад Шафира, отошел Ромусь, не глядя на меня, как лунатик, перебежал улицу и скрылся в чужом саду. Я отлично знал, что он прячется за густым малинником и нахально наблюдает за мной.

— Ромусь, я уезжаю, — сказал я негромко.

Он молчал. Я различал очертания его согнувшейся фигуры за кустами.

— Ты не попрощаешься, Ромусь? Мы никогда больше не увидимся. Ты ведь ждал этого дня.

Он не мог удержаться и начал быстро сплевывать, но упрямо молчал. Тогда я вошел в наш двор, удивительно голый без забора, который ровными штабелями лежал возле сарая.

В моей комнате уже не было на стене картин, даже той, с зимним солнцем, предвещающим ветер, с санной дорогой и с тонкой березкой — сентиментальным кипарисом наших мест. Я вложил в мой зеленый дорожный мешок на самый верх ненужный мне сегодня брезентовый плащ, затянул шнурок и остановился посреди комнаты. Не знаю почему я бросил мешок и, будто подталкиваемый какой-то невидимой рукой, вышел на веранду. На веревке трепыхалось от ветра белье. Я узнал простыни Корсаков, праздничную рубашку пана Ильдефонса. Они готовились к дороге, как к последнему причастию.

Я постучал в дверь, к которой был приколот, вместо визитной карточки, пучок засохших цветов. Никто не отозвался, я нажал ручку двери и вошел внутрь.

Я никогда здесь не бывал, не видел этой комнатки, украшенной сувенирами мечтательно-взбалмошных девиц. Ленточки, красивые веточки, сорванные на прогулке, засушенные цветы в бутылках и за фотографиями. Соломенная шляпа и какой-то святой с красными от губной помады ступнями. А рядом с тахтой, на столике, целый таинственный арсенал — свидетельство женской тоски и бабьей надежды. Лаборатория подделки. Святилище возвышенного обмана. Открытые и неплотно закрытые баночки с кремами и мазями, напильнички, шпильки для волос, бигуди, пинцетики, фиксатуары и искусственные ресницы, шампуни и лекарства в бутылочках с розовыми полосками рецептов, пилюльки от всяких недомоганий и блестящие клипсы, окурки с кровавыми мундштуками и чулок со спустившейся петлей.

Я услышал плеск воды за цветной ширмой.