Олег Чистов - Вернуться домой

— Вот мы и пришли к Николаю, — тихо сказал дьякон.

Я недоуменно повернул голову в одну сторону, в другую, ища взглядом.

— Да не крути ты головой, вот он лежит, прямо перед тобой, — пробасил за моей спиной настоятель, указывая рукой на одно из надгробий.

Я опешил. На ватных ногах сделал пару шагов в указанную мне сторону. Остановился, оглянулся на священников.

— Он это, он, можешь не сомневаться.

Подошел к могиле. Плита светлого мрамора, в изголовье небольшая, вертикально стоящая плита. Ослепительно белого мрамора ваза. Первая строчка на французском языке. «Николя» и далее чисто французская фамилия. Ниже строчка на русском. Имя то же самое, а фамилия русская с датами рождения и смерти. Посмотрел на дату рождения: как я и предполагал ранее, моложе меня на целых девять лет. Господи, но почему же так? Молодой, здоровый, красивый мужик. Раз — и все. Одна плита и три строчки.

Сзади тихо подошел дьячок, вложил мне в опущенную руку две розы. Я даже не заметил, не обратил внимания, как и когда он забрал их со скамейки у предыдущего захоронения. Спасибо тебе, старый — в отличие от меня ты знал, куда меня ведешь. Постоял несколько минут молча, вспоминая нашу последнюю встречу, поставил цветы в вазу и вернулся на дорожку.

— Как же так, он молодой, моложе меня почти на десять лет, здоровый. Что случилось?

— Э-эх, мил человек! — протянул дьяк. — Молодой, здоровый. Я-то вон уже вроде зажился на белом свете, а Господь все меня не призывает к себе. Не в нашей власти это. Только ему ведомо, когда и кому срок подходит.

— Ну вот, начинай ты еще! — одернул его настоятель.

Дьячок быстро перекрестился, тихо шепча.

— Прости меня, Господи, на все воля твоя.

— Как и почему? Если бы мы знали, мил человек, рассказали бы тебе, а так сами ничего толком не знаем. Хоронили его у нас французские военные.

Начал рассказывать настоятель. Поднял руку к своему головному убору, похлопывая по нему, тужился вспомнить: «Как они называются-то?» Дьячок опередил меня. «Кепи бланш» — иностранный легион». «Точно, они самые! Правда, и гражданские были, очень солидного вида, очень!» — добавил он.

— Торжественно хоронили, военный караул и все прочее, что полагается. Правда, речей всяких там не было, все коротко и торжественно. Я потом подошел к старшему из военных, попытался узнать хоть что-то. Солидный такой офицер, седой, усищи белые, планки орденские, а вот в званиях я не разбираюсь. Он ответил мне очень просто: «Он до конца выполнил свой воинский долг». И все на этом. Потом подозвал к нам нотариуса и в его присутствии вручил мне бархатную коробку с орденами Николая. Там и советские есть, две звезды и медаль «За отвагу».

— Это наверняка за Афган! — вставил я.

— Тебе видней, милок. Похоже, ты о нем знаешь более нашего. Там и четыре французских лежат. Я в них плохо разбираюсь, что за ордена, за что их дают, но, видно, заслужил, если наградили и в последний путь так торжественно провожали.

Стоявший рядом дьячок тихо напомнил:

— Батюшка, ты-то про письмо не забудь!

Настоятель тихо охнул, почти по плечо засунул руку в карман рясы. Достал желтый конверт, скрепленный с обратной стороны печатью. Начал уже протягивать его мне и отдернул руку:

— Ты уж извини, мил человек. Это письмо в первую очередь адресовано вроде бы тебе, но хотелось бы убедиться точно, тебе ли? Письмо-то от покойного ныне, а мы как душеприказчики его выступаем.

Я все понял, достал из внутреннего кармана паспорт, протянул. Пока они внимательно, не спеша изучали его, вспоминал, как мог Николай узнать мою фамилию.

Когда мы с ним встретились, общались, выпивали, звали друг друга только по имени. А я даже не был уверен, что он назвал мне свое настоящее имя. Ломать голову не пришлось долго. Познакомились мы с ним на ярмарке, а там на мне всегда была пришпилена моя заламинированная визитка. Вот и вся разгадка.

— Вот и хорошо, все правильно.

Настоятель вернул мне паспорт. Протянул конверт, слегка придержав его в своей руке.

— Письмо было адресовано не только тебе, но и нам, так что ты уж нас извини.

— Да ну, что вы! Какие уж тут секреты, человека-то уже нет.

На верхней части конверта стояла моя фамилия, имя. Ниже, по центру конверта, жирная черта. Под чертой стояло: «Настоятелю русского храма в Сен-Женевьев-де-Буа, Париж, Франция, вскрыть через три года после моей смерти».

Конверт казался почти пустым, только в углу прощупывался плоский твердый предмет. Концом металлической расчески осторожно вскрыл бумагу с торца. Мои спутники стояли рядом, внимательно наблюдая за моими действиями. Встряхнул конверт над ладонью. Небольшая овальная серебряная с эмалью нательная ладанка выпорхнула из заточения мне на ладонь. Мгновенно вспомнил и понял все. Ах, Николай, Николай, что же ты со мной делаешь?!

— Батюшки, что это? — прошептал дьячок.

Каким-то не своим, осипшим враз голосом ответил ему:

— Это грех его, отец!

В конверте еще было два листочка бумаги: один обычного тетрадного формата, согнутый пополам, и другой — совсем маленький, с детскую ладошку. Маленький листок оказался обрывком полевой карты. Карта была затертой, замусоленной. Но названия нескольких населенных пунктов можно было еще разобрать. А четкий чернильный крестик, помечавший что-то, сразу бросался в глаза. Я понимал, что он обозначает. Большой лист был разделен, как и конверт, жирной чертой. Почерк был «летящим» неаккуратным — видно, Николай писал в дикой спешке. Верхняя половина письма предназначалась мне.

«Прости меня, но я так и не успел отправить это им по адресу».

Эта фраза была решительно зачеркнута, и рядом крупными буквами:

«Вру, не смог! Не смог, прости меня. Заклинаю, сделай это за меня!»

Росчерк подписи и дата.

В нижней части письма Николай обращался к настоятелю. Просил отправить ладанку по адресу, указанному на обратной стороне фотографии, находившейся внутри. Дальше писал: «Они все поймут! Молиться за меня не надо, сам за все буду держать ответ». Подпись, дата.

Прочитав все, протянул содержимое конверта священникам. Опять страшно захотелось курить. Дьячок понял мое состояние, указал рукой:

— Вон там лавочка.

Первую сигарету выкурил в несколько затяжек так, чтобы достало аж до кишок, автоматически прикурил другую. Что же это такое? Испугался Николай, смалодушничал? Нет, на него это не похоже! Человек прошел через такой ад, явно искал смерти и все-таки боялся отправить это страшное письмо? Интуиция, спасавшая его от смерти не раз, в этом случае, видно, ему подсказала, что из этой командировки он не вернется. Времени уже не было, и он поступил так, как поступил. Я пытался его оправдать, несмотря на то что он переложил теперь на меня эту страшную обязанность. Нуждался ли он в этом оправдании? Не зря он написал: «За все буду держать ответ сам».