Олег Чистов - Вернуться домой

Ну и что мне ему рассказывать? В то время мы и сами о Николае знали мизер. Пришел когда-то к нам человек, назвался Николаем, попросил любую работу на кладбище. Сам о себе ничего не рассказывал, мы к нему в душу не лезли, но понимали: что-то не так. Мается душа у парня, грех работой замаливает. Не торопили, думали, что сам все расскажет о себе, покается. Но видишь, как все вышло — не успел, видно. Вон какое письмо оставил.

Правда, о процедуре похорон я главе семейства рассказал все подробно. Вот с подобными разговорами мы и подошли к могилке. Остановились, помню, у той лавочки, где вы только что курили. Когда подошли отставшие, показал им на одну из свежих могилок с временным деревянным крестом, снабженным табличкой, и веночком на холмике. Они направились туда, а я присел на лавочку. Наблюдать за этой встречей было тяжело.

Женщина положила цветы на холмик и отошла к мужчинам. Они стояли рядком: мужчины — положив руки друг другу на плечи. Мне показалось, что таким образом поддерживали парня, стоявшего в центре. В отличие от всех, он не просто плакал, он рыдал, как ребенок. Его жена подхватила на руки детей и вернулась ко мне на лавочку, достала платок и начала промокать им покрасневшие глаза, тихо шепча что-то. Слышались слова молитвы. А в это время парень уже сидел прямо на земле у могильного холмика, гладил его и говорил, говорил. Затем мужчины помогли ему подняться с земли, и они направились к лавочке. Пожилые сидели, вытирая платками лица. Молодой отошел чуть в сторону. Курил, не отрывая взгляда от холмика.

В обратный путь отправились тем же порядком. Я с отцом парня впереди, остальные — чуть отстав от нас. Мужчина заговорил первым. Извиняясь, сказал, что плохо знает христианские обычаи в такие моменты, а уж православные тем более. Попросил меня: «Будьте так добры, подскажите нам, что надо сделать дальше по церковным правилам».

Объяснил ему, что сейчас мы пройдем в храм, где им надо поставить свечки за упокой души Николая. Затем они могут заказать службу, которую мы отслужим завтра. Потом, уже дома, на сороковой день они это могут повторить все в своем храме, а вот на годовщину смерти желательно, чтобы они приехали сюда еще раз. К этому дню на могиле уже будут установлены надгробие и плита. Внимательно слушая меня, он все кивал головой, повторяя: «Да, да, конечно, мы все сделаем».

Встрепенулся, когда я завел разговор о надгробии, обращаясь ко мне, сказал: «Мы очень хотим, чтобы у Николая было достойное надгробие. Я понимаю, что это стоит приличных денег, поэтому готов взять все затраты на себя».

Пришлось рассказать ему о той части завещания, что касалась нашего храма. Объяснив, что часть денег этого наследства и пойдет на могилу Николая. Так что в деньгах на это дело мы не испытываем нужды. После этого он спросил только единственное: «Какого цвета будет надгробие? Как и у большинства здесь — светлого?» Я подтвердил: «Да, светлого мрамора».

Повернувшись ко мне, дьяк спросил:

— Вы обратили внимание на вазу белого каррарского мрамора под цветы возле плиты на надгробии?

Я кивнул. И он пояснил:

— В первую годовщину Николая ее привезла и установила эта французская семья.

Тогда, в первый приезд, они были в храме, сделали все, как я им сказал. Я провожал их к выходу, когда отец заметил наш ящичек для сбора пожертвований на храм. Остановился, достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, вытащил все купюры и с трудом запихал их в щель. Честно скажу, я немного растерялся: сумма, похоже, была внушительной. Поблагодарил его, а он в ответ:

«Это я вас должен благодарить за все, что вы делали и еще сделаете для Николая».

А что мы такого сделали? Это наш святой долг, и если мы этого не будем делать, то зачем мы вообще нужны на земле.

Не будет нас, будут другие и тоже будут выполнять свой долг. Проводил их до крыльца, а когда они уже у ворот повернулись ко мне, перекрестил их.

— Вроде отдохнули немного, как ты, брат Станислав? — обратился настоятель к дьяку.

— Вроде отдышался, теперь можно не спеша и дальше идти.

Вот так, с разговорами, и подошли к ступеням храма. Смутно помня по кадрам из фильмов, вспомнил, что вроде бы надо прежде перекреститься. Перекрестился и начал подниматься по ступеням. Шедшие рядом священники одобрительно глянули на меня, перекрестились и начали тоже подниматься. Уже в храме окутали запахи воска от горевших свечей, елея и еще чего-то необъяснимого, сладковато-успокаивающего. Обычные запахи православной церкви, в какой бы точке мира она не находилась. Подошел к небольшой конторке церковного старосты, купил несколько свечек и заказал службу по Николаю. Обращаясь ко мне, настоятель сказал:

— Вы тут и без меня справитесь, отец Станислав все подскажет, а я пойду к себе, распоряжусь кой о чем и буду ждать вас.

Большая часть помещения тонула в легком сумраке, и только у нескольких основных икон было достаточно светло за счет больших светильников, на которых крепились зажженные свечи, да ярко горел позолотой иконостас храма. Пользуясь подсказками дьячка, расставил зажженные свечки у нужных икон, каждый раз крестясь. Постоял напротив иконостаса, тихо шепча обрывки каких-то вспомнившихся молитв. Бесшумно подошел Станислав, шепнул:

— Ну, вот и славно, все хорошо. Пошли теперь к батюшке.

По коридорчику подошли к большим дверям, дьячок коротко обернулся ко мне.

— Переступая порог, лоб не забудь перекрестить на иконы.

Коротко стукнул в дверь костяшками пальцев. Услышал в ответ басовитое:

— Входите.

Вошли, я перекрестил лоб следом за дьяком на небольшой иконостас в восточном углу кабинета. Помещение было большое и очень светлое за счет огромного распахнутого окна. Весь паркетный пол покрывал квадратный ковер с неброским рисунком. Напротив окна — массивный, резной и явно старинный стол с широченной столешницей. Вдоль левой стены — ряд застекленных книжных шкафов. Множество книжных переплетов кое-где с потускневшим золотым теснением. Над шкафами — несколько строгих портретов в резных рамах. Седовласые старцы, облаченные в одежды священников, умными и спокойными глазами взирали на всех. Не стал спрашивать у хозяина кабинета «кто это?», уверенный, что это его предшественники.

У противоположной стены — большой кожаный диван. Дьяк Станислав сразу шагнул к нему и, крякнув от удовольствия, сел, погружаясь в его упругую мягкость, с удовольствием вытягивая ноги. Рядом с диваном — небольшой сервировальный столик на колесиках. Вокруг столика суетилась маленькая в светлом платочке на голове старушка, которую я даже сразу и не приметил. На столике — три стакана тонкого стекла с красным ободком по верху в массивных серебряных подстаканниках. О существовании подобного стекла я уже почти забыл, всплыли теперь воспоминания из детства. Вазочка с вареньем и три розеточки под него, чайные ложечки. Последней старушка пристроила на столик еще одну вазочку — с песочным печеньем, не магазинным, а домашней выпечки. Разогнувшись, она повернулась ко мне, я поздоровался. Улыбнувшись, старушка ответила и, обращаясь к настоятелю, сидевшему за столом, сказала: