Мишель Монтень - Путевой дневник. Путешествие Мишеля де Монтеня в Германию и Италию [litres]

Место поклонения – это маленький, древний и совсем невзрачный домик, сложенный из кирпича, скорее длинного, чем широкого [577]. В его головной части сделали перегородку, и в этой перегородке с обеих сторон железные двери, все это грубое, старое и без всякого богатого убранства. А в промежутке – железная решетка, которая занимает всю ширину от одной двери до другой, и через нее видно до самого конца этого домика, и этот конец, составляющий примерно пятую часть его величины, который держат закрытым, – это и есть главное святилище. Там наверху у стены видно изображение Богородицы, сделанное, говорят, из дерева, а все остальное так густо увешано дорогими обетами , из стольких мест и от стольких властителей, что до самого пола нет ни пяди пустоты, везде висят какие-нибудь пластинки из золота или серебра. Мне очень повезло, и я с огромным трудом смог отыскать местечко, чтобы с превевеликой милостью втиснуть туда свою табличку, на которой отчеканены четыре соединенные серебряные фигуры: Богородицы, моя, моей жены и моей дочери. А у моих ног в серебре вырезано: Michael Montanus, Gallus Vasco, Eques Regij Ordinis 1581 ; у ног моей жены: Francisca Cassaniana uxor ; и у ног моей дочери: Leonora Montana filia unica [578]; и на этой табличке мы все в ряд на коленях, а Богоматерь – наверху и впереди. Помимо тех двух дверей, о которых я уже говорил, в этом приделе есть еще один вход, и ведет он туда снаружи. Так что, войдя через него в этот придел, я поместил свою табличку по левую руку напротив двери, которая находится в том углу, и оставил ее там, весьма своеобразно привязанной и прикрепленной. Я к ней велел приделать серебряное кольцо с цепочкой, чтобы за него повесить ее на какой-нибудь гвоздь; но они тут предпочитают и вовсе ее привязать. В этом тесном закутке домика имеется очаг, который вы видите, приподняв старые ниспадающие занавеси, которые его закрывают. Туда едва удается попасть, даже через дверь с надписью на табличке – она металлическая, с очень богатой отделкой, и перед ней еще имеется железная решетка – это защита, чтобы без дозволения наместника никто туда не входил. Среди прочих богатых даров тут оставили подношение некоего турка ради его редкости – он недавно прислал сюда свечу, доверяясь здешней Богоматери, поскольку оказался в самой крайности и, желая помочь себе, дергал за все возможные струны.

Другая часть этого домика, самая большая, служит часовней, в которой нет никакого дневного света, и имеет свой алтарь под решеткой у той перегородки, о которой я уже говорил. И в этой часовне нет никаких украшений, ни скамей, ни балюстрады, ни росписей или какого-нибудь ковра на стене, потому что она сама по себе является реликварием. Сюда нельзя проносить ни шпаг, ни какого-либо другого оружия, и тут не обращают внимания ни на ранг, ни на высоту положения.

Мы отметили в этой часовне нашу Пасху, что дозволяется не всем, потому что там имеется нарочно предназначенное для этого место из-за большой толпы людей, которые обычно там причащаются. В эту часовню постоянно набивается столько народу, что приходится с раннего утра наводить порядок среди тех, кто там занял место. Один немецкий иезуит отслужил для меня мессу и причастил.

Народу запрещено выковыривать что-либо из этой стены, а если и позволяют что-нибудь унести отсюда, то лишь на три дня. Это место прославлено бесконечным множеством чудес, о чем я ссылаюсь на книги; но тут произошло немало и весьма недавних, когда несчастье случалось с теми, кто из благочестия унес что-либо из этого дома, пусть даже с разрешения папы; и здесь рассказывают о маленьком кусочке кирпича, вынутом во время Тридентского собора [579].

Этот домик целиком заключен вовнутрь роскошной кубической постройки, которая подпирает его снаружи, богато отделанной прекраснейшим мрамором, который только можно увидеть, а увидеть доводится не так уж много более редкого и превосходного. Вокруг этого куба и над ним имеется большая красивая церковь с весьма красивыми приделами и надгробиями, и среди прочих – могила кардинала Амбуазского, которого там похоронил г-н кардинал Арманьякский [580]. Этот маленький куб, словно хор в других церквях [581]; однако хор здесь тоже имеется, но в углу. Вся эта большая церковь украшена картинами, росписями и надписями. Мы здесь видели много богатого убранства, и я удивлялся, что его здесь не видно еще больше, учитывая столь давно прославленное имя этой церкви. Думаю, что они переплавляют старые вещи и используют для других целей [582]. В деньгах эти пожертвования оцениваются в десять тысяч экю.

Здесь больше внешних проявлений веры, чем я видел в любом другом месте. То, что здесь теряется, – я говорю о деньгах или о чем-то другом, достойном не только не быть выставленным напоказ, но и быть скрытым для людей этого ремесла, – тот, кто их находит, выставляет находку в некоем людном и назначенном для этого месте; а тот, кто хочет их взять, берет, не зная, откуда они. Когда я там был, многие такие вещи – четки, платки, кошельки без какой-либо метки владельца – доставались первому, кто заявлял на них права. Из того, что вы купили для Церкви и хотите там оставить, никакой ремесленник ничего не возьмет за свою работу, они говорят, это ради того, чтобы получить свою долю благодати: вы платите только за серебро или за дерево, остальное – прямое пожертвование и щедрый дар, хотя они и в самом деле от этого отказываются. Люди Церкви необычайно услужливы, насколько вообще возможно, во всем: насчет исповеди, причастия и любого другого – и ничего ни за что не берут. Обычно вы даете деньги тому из них, кому хотите, чтобы он раздал их беднякам от вашего имени, когда вы уедете. Когда я был в том святилище, туда пришел некий человек и вручил первому попавшемуся священнику серебряный кубок, говоря, что сделал его по обету за двенадцать экю; но поскольку кубок не стоил этих денег, он вскоре доплатил недостающее сказанному священнику, который стал рядиться с ним, утверждая, что с него совершенно точно причитается еще доплата, необходимая для совершенного и добросовестного исполнения его обещания. А когда это было исполнено, он впустил того человека в святилище, чтобы тот мог самолично поднести эту чашу Богоматери и сотворить краткую молитву, а деньги бросил в общий котел. Такие примеры они тут видят каждый день и уже стали к этому довольно безразличны. Едва получают то, что дается желающими; по крайней мере, когда от тебя что-то принимают – это милость.

Я там оставался понедельник, вторник и утро среды; после мессы мы оттуда уехали. Но хочу сказать пару слов о том, чему был свидетелем в этом месте, где мне очень понравилось. В то же самое время там оказался Мишель Марто, сеньор де ла Шапель, парижанин, очень богатый молодой человек с большой свитой. И вот он и кое-кто из его сопровождения рассказали мне весьма необычную и прелюбопытную историю об исцелении его ноги, которое, по их словам, как раз тут и произошло; невозможно ни лучше, ни точнее передать впечатление от этого чуда [583]. Ни одному хирургу Парижа и Италии не удалось ему помочь. Он потратил больше трех тысяч экю, но все было бесполезно: его колено опухло и очень болело, прошло больше трех лет, а боль становилась все сильнее, оно покраснело и так воспалилось и раздулось, что его стало лихорадить; и в это самое время, когда он уже забросил все прочие снадобья и лекарства, он проспал несколько дней, и вдруг ему приснилось, будто он выздоровел, это было будто вспышка; он просыпается, кричит, что выздоровел, зовет своих людей, встает, прохаживается, чего никогда не делал во время своей болезни; опухоль на его колене спала, кожа вокруг него была увядшей и словно омертвевшей, но ему с тех пор становилось все лучше и лучше без какого-либо лечения. И вот, полностью выздоровев, он вернулся в Лорето, поскольку это с ним случилось как раз во время другой его поездки – он исцелился, будучи в Риме вместе с нами, месяцем или двумя ранее. Слыша это из его уст и от всех его людей, можно быть уверенным только в этом.